О деле: Евгения Леонардовича Бестужева обвиняют по ч. 2 ст. 207.3 УК РФ, т. к. он разместил на своей странице во «ВКонтакте» 27 записей, в которых, по мнению следствия, содержатся недостоверные сведения об использовании ВС РФ за пределами страны.
Дело рассматривает Калининский районный суд Санкт-Петербурга, судья – Татьяна Георгиевна Алхазова.
Доставлен Бестужев, также принимают участие защитник – адвокат Подольский С.В. и гособвинитель – помощник прокурора Калининского района СПб Коробченко В.В.
В порядке дополнений к судебному следствию гособвинитель ходатайствует о допросе экспертов, явка которых обеспечена стороной обвинения.
Защита не возражает, ходатайство удовлетворяется, эксперты одновременно приглашаются в зал, далее поочередно допрашиваются судом и участниками процесса.
Перед допросом экспертов судья по собственной инициативе оглашает выводы проведенной ими судебной комплексной психолого-лингвистической экспертизы вменяемых постов Бестужева:
Допрашивается эксперт-психолог Медведева Анна Сергеевна, 1989 г.р., работает ведущим государственным судебным экспертом ФБУ «Северо-Западный региональный центр судебной экспертизы Минюста России», стаж работы 10 лет, специальность «психологическое исследование информационных материалов», подтверждает выводы экспертного заключения.
Гособвинитель: “Что такое «фейки»?”
Медведева: “Я сразу должна сказать, что вопрос не входит в мою компетенцию”.
Гособвинитель: “При производстве указанной экспертизы совместно с коллегой вы конкретно связывали ли личность самого Бестужева, а также геополитическую обстановку в РФ как внешнюю, так и внутреннюю, с указанными высказываниями, исследование которых вы производили? Были ли достоверные данные у вас о личности самого Бестужева?”
Медведева: “Нет, нам не были предоставлены данные о личности. В постановлении фамилия, инициалы указаны и, наверное, всё на этом”.
Гособвинитель: “А связывали его личность и обстановку геополитическую в стране?”
Медведева: “Личность, соответственно, нет, мы проводим исследование коммуникации…”
Суд: “Сейчас, секундочку, секундочку, я буду немножко приостанавливать, потому что экспертов я предпочитаю записывать сама дословно, мне так спокойней”.
Медведева: “Личность не связывала, но мы учитываем социокультурный контекст при исследовании материалов”.
Гособвинитель: “А геополитическую обстановку?”
Медведева: “А что такое геополитическая обстановка?”
Гособвинитель: “Ну, ситуация в стране как внутренняя, так и внешняя. Сама политическая, скажем, обстановка”.
Медведева: “Ну это мы называем социокультурным контекстом, мы, эксперты”.
Гособвинитель: “Т.е. учитывали?”
Медведева: “Да. У нас это называется социокультурный контекст.
Подольский: “При проведении исследования вообще личность подсудимого могла иметь какое-то значение?”
Медведева: “Не знаю, должна исходить из той информации, которой я владею, а спрогнозировать, что мне дадут, как я это учту, невозможно”.
Суд: “Я правильно понимаю, что вы не можете смоделировать такую ситуацию, в которой это бы повлияло [на экспертизу]?”
Медведева: “Да, т.е. конкретно к нашей экспертизе это не относится, и, в общем, я не могу придумать, скажем так, такие ситуации”.
Суд: “Теперь мне понятен ваш ответ. Только ощущение, что… ну, если бы вы нам сказали то-то, то-то и то-то, какое у него отношение к тому-то, тому-то и тому-то, то выводы могли бы быть другими”.
Суд: “Экспертные вопросы в части, касающейся вас, были поставлены корректно?”
Медведева: “Да, корректно”.
Суд: “Какова была основная методика, которой пользовались?”
Медведева: “Методическое письмо «Об особенностях комплексных психолого-лингвистических судебных экспертиз информационных материалов, связанных с публичной дискредитацией использования ВС РФ».
Суд: “Может ли убеждение адресата в негативном характере свидетельствовать о том, что в действиях лица прослеживается каким-то образом политическая, идеологическая ненависть, вражда?”
Медведева: “То, что статья 282 УК РФ?”
Суд: “Ну, по сути, да. 282-ая или те же квалифицирующие признаки для ряда других статей”.
Медведева: “Это совершенно разные признаки: с одной стороны убеждение, с другой стороны, возбуждение, ненависти, вражды, розни. Т.е. это разные явления, разные, в общем-то, речевые акты, если на экспертном языке говорить. И их соотношение никогда не решается и не предусматривается экспертными методиками”.
Суд: “Т.е. это соотношение экспертами не рассматривается?”
Медведева: “Нет”.
Допрашивается следующий эксперт-лингвист – Раскина Ольга Алексеевна, 1979 г.р., работает старшим государственным судебным экспертом ФБУ «Северо-Западный РЦСЭ Минюста России», стаж экспертной работы 6 лет, аналогично поддерживает выводы экспертизы.
Гособвинитель: “При производстве указанной экспертизы связывали ли вы личность Бестужева, а также геополитическую обстановку как внешнюю, так и внутреннюю, с теми высказываниями, которые вы исследовали?”
Раскина: “Личность Бестужева я никак не связывала, потому что я с ним лично не знакома, только то, что есть в тексте – «пользователь Евгений Бестужев разместил следующий текст», только вот в этих рамках. И геополитическая обстановка, о которой вы говорите, да, для нас это социокультурный контекст, а также фоновые знания, обеспеченные новостной повесткой, текущей, как у всех граждан, собственно, РФ, т.е. здесь, как бы… живу в этом мире и поэтому те новости, которые происходят, соответственно, я тоже каким-то образом в их контексте условно, но рассматриваю текст”.
Гособвинитель: “Что в вашем понимании такое «фейк»?”
Раскина: “Это не лингвистическое понятие «фейк», т.е. только суд может определить: новость или высказывание – фейк или нет. А для меня, как для лингвиста, это информационный материал, связанный с публичным распространением под видом достоверных сообщения недостоверной информации. Эта формулировка, собственно, прописана в основном опорном документе (методическое письмо), которым я руководствовалась при производстве своего исследования”.
Гособвинитель: “Объект 2: “Да, остановит превращение всей РФии, Россией назвать вот “это” язык не поворачивается, только военное и глобальное геополитическое поражение российского фашизма. Поражение извне и изнутри одновременно”. В связи с чем вами сделан вывод о том, что в исследуемом тексте информация о действиях ВС представлена как намерения, которые не осуществлены?”
Раскина: “Этот объект описывается в качестве реакции автора на публикацию некоторого пользователя от 22.02.2022 г. Т.е. используя социокультурный контекст, актуальный на момент вот этой публикации, мы можем сделать вывод, что СВО еще не была начата, т.е. она началась 24-го. И таким образом вот это сообщения выглядит, ну скажем так, как пожелание, злое пожелание, да, если хотите, поскольку здесь есть, как бы, и такие экспрессивные выражения, указывающие на отношение автора к тому, что он пишет. Но предположительный характер: имеется в виду то, что планируется, еще не осуществлено. Поскольку моя задача – это выявление информации о действиях, но этих действий по факту еще не совершалось, т.е. автор, как бы, предвосхищает поражение, предсказывает поражение, т.е., собственно, самих действий еще нет, поэтому такой характер, о котором мы сказали”.
Гособвинитель: “Вы оценивали это предложение в совокупности либо же отдельные фразы?”
Раскина: “Так, как это прочтет любой адресат, – в совокупности. Адресат не выхватывает отдельные фразы, точно так же я должна в совокупности, потому что неправильным было бы по отдельным фразам давать вывод о целом тексте”.
Гособвинитель: “Подразумевает ли указанное пособие необходимость оценки не только всего высказывания на предмет утверждения, но и отдельных частей такого высказывания?”
Раскина: “Общий порядок работы с любым текстом, который подразумевается не только этим пособием, а вообще лингвистическим способом изучения материала, основан на том, что устанавливается значение отдельных высказываний, но далее мы должны выяснить смысловое содержание всего текста”.
Гособвинитель: “В данном объекте вы исследовали именно отдельные конкретные части данного высказывания, оценивали?”
Раскина: “Да, конечно”.
Гособвинитель: “Далее по 3 объекту вопрос. «Представитель Кении в ООН Мартин Кимани, осудив действия РФии в отношении Украины, наглядно представил, чем цивилизованная современная страна, такая, как Кения, отличается от страны дикой, архаичной, все действия которой направлены на уничтожение цивилизованного мира. Невольно сравнил этого дипломата с большой буквы с россиянской хабалкой Манькой Захаровой с ментальностью вокзальной шалавы». В связи с чем в исследовании не приведены данные о том, кем является Мария Захарова, как оценена ее личность в данном тексте, а также какая оценка дана ее деятельности, в какой форме выражена такая оценка: в форме ли утверждения?”
Раскина: “Значит, почему я конкретно не привожу информацию о Марии Захаровой: поскольку я должна воспринимать данный текст так, как он есть, ровно столько, сколько здесь сказано о Марии Захаровой. И здесь автор использует сравнительную характеристику представителя Кении и Марии Захаровой как представителя РФ, и эта характеристика не в пользу Марии Захаровой. Характеристика эта негативна, поскольку мы видим вот эти вот негативные оценочные высказывания, как, например, слово «хабалка». Это высказывание не может быть утверждением о факте, поскольку у него описательный характер, т.е. это восприятие конкретного человека в изложении автора”.
Гособвинитель: “Применительно ли данное высказывание к деятельности Захаровой как к деятельности государственных органов РФ?”
Раскина: “Этот вопрос не в моей компетенции”.
***
Гособвинитель: “Далее объект 4: почему вы не дали оценку высказыванию о «тоталитарной диктатуре … хунты», вместе с тем указанное высказывание, согласно источникам, на которые вы ориентируетесь, относится к настоящему времени?”
Раскина: “Моя задача прописана в вопросе поставленном – это поиск информации о действиях госорганов или ВС РФ. Вот какие действия здесь могут быть, «тоталитарная диктатура … хунты» – это можно рассматривать только умозрительно, просто фантазируя их через запятую. Это не лингвистическое исследование, т.е. здесь нет конкретно действий и нет конкретно деятеля, это очень расплывчатая формулировка, она очень оценочная”.
Гособвинитель: “А вот часть высказывания конкретно этого о «тоталитарной диктатуре … хунты» – оно относится к настоящему времени и выражено в форме утверждения?”
Раскина: “Когда я говорю о форме выражения информации и прежде всего вот в этих делах т.н. о «фейках», «фейк» с английского «подделка», т.е. это такое сообщение, которое выглядит как настоящее, обладает какими-то формальными признаками достоверной информации, т.е. это то, что ссылается на какие-то авторитетные источники либо авторитетных лиц, организации, достоверные источники. И вот эти признаки достоверности создают жанровую основу того, что мы понимаем как фейк. Т.е. оно должно выглядеть как достоверное сообщение из надежного источника, вот так можно сказать. Как лингвист, я сначала должна выявить признаки жанра, вот эти верификационные какие-то критерии … затем дальше я анализирую текст с применением специальных знаний, методов, используя методические пособия, и мое искомое значение – это сообщения о действиях ВС РФ или госорганах РФ. Вот эти формулировки расплывчатые типа «тотальная диктатура … хунты» слишком общие для того, чтобы этот материал выглядел достоверным, выглядел официальным. И далее уже, если есть вдруг какие-то высказывания, касающиеся действий госорганов или ВС, то уже в конце, это на завершающем этапе исследования, я сопоставляю их с диагностическим комплексом утверждения о факте или событии. И тут есть четкие критерии – это настоящее, прошедшее время, это изъявительное наклонение, это отсутствие альтернатив, т.е. можно понять только так и никак иначе, только одно четкое понимание, кто и что сделал. И последний, очень важный критерий – это возможность для выделенных высказываний быть подвергнутым верификации, т.е. проверке на соответствие действительности. Я не верифицирую, это верифицирует суд, согласно методическому письму, но я обеспечиваю, помогаю суду установить конкретно те высказывания, которые суд будет верифицировать и в результате придет к решению, фейк это или нет … Т.е. они должны быть верифицируемые, не просто кто-то что-то там обманул и всё, вроде бы всё соблюдается, но это не верифицируемое высказывание, нужна фактологическая база конкретная. И поэтому если возвращаться к исследованию, о чем мы говорили, «тотальная диктатура … хунты», то мы видим, что это оценочное высказывание, у него есть различные альтернативные понимания. И как же мы выделим что-то о действиях госоргана или, например, ВС, и как это может быть проверено на соответствие действительности? Это оценочность, с которой кто-то согласен, кто-то нет, но она не поддается верификации”.
Гособвинитель: “На предмет объекта 14: «Чтобы обратиться к этому фашистскому карателю словом «уважаемый», надо обладать выдержкой Александра Владимировича. Ответ, действительно, говорит сам за себя. Вести разговор об уважении к полиции бессмысленно. Оно им не нужно. Они выставляют свою мерзость напоказ. Зато хорошо понимают, когда им дают по зубам, как в Украине. Разговор с ним надо было начинать об уроках Нюрнберга. О том, что служение фашистской хунте, выполнение её приказов и неправовых законов не освободит от суровой кары таких, как он». Указание на руководителя ведомства, как на представителя репрессивной структуры, не является конкретным в данном высказывании?”
Раскина: “Нет, в этом тексте нет его конкретных данных, чтобы могли мы говорить о нем как о конкретном лице, а формулировка «фашистский каратель» тоже не содержит информации о конкретных действиях”.
Гособвинитель: “Вам на исследование был предоставлен протокол осмотра указанных публикаций, состоящий как из комментариев самого подсудимого, так и из скриншотов, каких-либо других внешних ссылок с информацией, которая органами следствия позиционируется как подтверждение фейков”.
Суд вполголоса, словно для себя, произносит: “Слово «фейк» вообще в обвинительном заключении не помню, чтобы было, ну да ладно”.
Гособвинитель: “Исследовали ли вы указанную информацию, содержащуюся по указанным ссылкам, скриншотам, при производстве экспертизы?”
Раскина: “Нам был предоставлен в рамках уголовного тома большой документ – осмотр страницы соцсети «ВКонтакте», где пользователь сообщал свои сообщения, а также представлял ссылки на другие тексты, расположенные на других ресурсах. Мы эти другие тексты брали только в качестве общеконтекстной базы, а непосредственно исследовали только тексты, размещенные на странице автора”.
Гособвинитель: “Т.е. вы исследовали только комментарии автора?”
Раскина: “То, что поставлено в вопросе”.
Гособвинитель: “Т.е. правильно понимаю, что при производстве исследования вы были скованы формулировками вопросов, которые вам были поставлены?”
Раскина: “В части объектов мы были ограничены только теми, которые расположены на странице автора «ВКонтакте», не на других ресурсах”.
Гособвинитель: “Ну т.е. вы были скованы формулировкой вопроса?”
Суд: “«Ограничены», вам ответили”.
Раскина: ““Ограничены” – это рамки нашего исследования, мы не могли расширить самостоятельно”.
Гособвинитель: “А вот для полного, объективного, всестороннего исследования протокола осмотра как должны были правильно звучать вопросы, какие материалы должны были быть представлены вам на исследование?”
Раскина: “То, что считала необходимым следователь предоставить на исследование, то оно, собственно, нам было и предоставлено”.
Гособвинитель: “Вот именно для исследования совокупности информации, которая была выражена автором (подсудимым), в том числе и ссылок, вам необходимы были какие-то еще дополнительные материалы, которые не были предоставлены?”
Раскина: “Я не понимаю, мы исследовали всё по заданию, всё нам было представлено, просто наше задание было исследовать не все материалы, описанные вот в этом акте осмотра, а только те, которые опубликованы на странице автора «ВКонтакте»”.
Гособвинитель: “Только комментарии?”
Раскина: “Да”.
Гособвинитель: “Объект 15: «Пленные россиянские вояки в Украине. Извиняются. «Пацаны на районе» из посёлков, что ни город, ни деревня. Где служба в армии в почёте. Извинить российских вояк может только одно – повернуть оружие против Кремля, вытащить упыря из его бункера и казнить. И срывать весенний призыв. Показывать эту запись везде, где только можно». Скажите, пожалуйста, а вы данную видеозапись саму просматривали, когда проводили исследование?”
Раскина: “Она нам не была представлена видеоинформацией, у нас была стенограмма с фотоврезками, мы ознакомились с ней в рамках ознакомления со всеми материалами и в рамках контекстной основы”.
Гособвинитель: “Согласно данной стенограммы, можно увидеть в данном протоколе людей в военной форме, которые говорят, что они военные, не скрывают своих лиц и при этом представлены на фоне маркировок украинских информагентств. Данные моменты могут являться признаками какой-либо достоверной информации?”
Раскина: “Ну если мы просто будем говорить о критериях достоверности, то в том, что вы перечислили, могут усматриваться критерии достоверности, т.е. конкретные люди с именами и фамилиями, вот в этом пока объеме. Эта информация не является достоверной, а выглядит достоверной, уже на соответствие достоверности дальше ее должен рассматривать, предположим, суд. Но это такая фактологическая или верификационная база, которая впоследствии может быть использована”.
Гособвинитель: “А какие признаки тех самых фейков содержатся в данных видеозаписях?”
Раскина: “Я не исследовала в полном объеме, поэтому не могу вам это сказать”.
Гособвинитель: “Т.е. для этого необходимо в полном объеме исследовать?”
Раскина: “Ну естественно, я же там не исследовала его так, как должна, просто не полностью”.
Гособвинитель: “Правильно я вас понимаю, что по 4, 9 и 22 объекту вы в выводах не указываете на наличие признаков фейков?”
Раскина: “… Вы, наверное, имеете в виду, это где были признаки дискредитации? Нет, здесь или дискредитация, или фейк, т.е. они, понимаете, существенно отличаются … Условного “фейка” – нет, нету, потому что нет формы утверждения о фактах и событиях, о действиях/бездействии ВС и госорганов”.
Гособвинитель: “В 22 объекте: “Цель … – уничтожить Украину, как государство, а украинцев, как нацию. Он уничтожает мирное население, разрушает инфраструктуру. Мстит людям, не пожелавшим вписаться в его нацистский проект «русского мира» и выбравшим жизнь в мире права, свободы, человеческого достоинства, а не в мире советской имперской гнили и духоскрепного мракобесия”. В данном высказывании есть также ссылка на интернет-ресурс «Главред». Скажите, пожалуйста, это тоже не обладает никакими признаками достоверной информации?”
Раскина: “Ну, это два разных объекта: текст, который вы процитировали, объект 22 представляет собой авторскую точку зрения по поводу статьи под заголовком «Стратегически Россия … в Украине уже проиграла». Т.е. это разные тексты, они связаны только тем, что своим текстом автор выразил отношение к статье, размещенной по ссылке”.
Гособвинитель: “А чем в вашем понимании вот эти вот “фейки”, как я их называю, отличаются от дискредитации?”
Раскина: “Дискредитация – это оценочное высказывание, которое лишает доверия … а фейк – это информация, представленная нам как достоверная, которая выглядит как правда, которая ссылается на какой-то, например, авторитетный источник или непосредственного участника событий, не анонимного, заставляет нас поверить. Таким образом, уже является здесь не просто убеждением, а, скажем так, воспринимается на уровне факта”.
Гособвинитель: “Если бы вам в дополнение к тому протоколу и стенограммам, скриншотам, были бы представлены еще и сами видео, это бы как-то повлияло на ваши выводы?”
Раскина: “Но нам же были предоставлены видео, например, с YouTube, на диске, где автор беседует с собеседником, где автор высказывается. Эти видео мы смотрели и вне зависимости от подачи материала это не влияет, а видео к объекту 15 нам не было предоставлено, объект 15 – это просто текст без видео, он пересылает нас на видеоресурс, но сам по себе это же текст”.
Гособвинитель: “Можно я ваши слова немножечко подытожу: поскольку, как вы сказали, исследовали лишь комментарии автора, указанное видео вы не исследовали?”
Раскина: “Нет, не было задания такого, не было вопроса”.
Суд: “Вопросы были поставлены вам корректно?”
Раскина: “Да”.
Суд: “Они соответствуют тем методическим пособиям, корреспондируются с ними?”
Раскина: “Да, точно по ним”.
Суд: “Может ли заведомо ложная информация, содержащая данные об использовании ВС, не важно каких и для чего, и исполнении полномочий госорганами, быть представлена не в форме сообщений о событиях и фактах, а в какой-либо иной, ну в частности, может быть, предположениях и прочее?”
Раскина: “Она может быть представлена, но тогда это будет дискредитация, а не фейк”.
Суд: “Рискну я задать вопрос, если он требует экспертного исследования, можете ответить, ну как-то вот чтобы просто решить, следует/не следует проводить экспертное исследование на данную тему? Можете ли вы сказать… по объекту 2, размещенному 23.02.2022 г., ссылка на публикацию. Если можно, я озвучу эту ссылку на публикацию, может, вы сразу можете сказать, есть ли смысл проводить какое-то исследование или нет на предмет, усматриваются ли здесь признаки какой-то информации в форме утверждений о фактах. Озвучивается ссылка, приведенная в обвинительном заключении: «Ограничится ли Путин признанием «ДНР» и «ЛНР» или двинет войска дальше? Он в это и вправду верит – во все, что сказал в своей речи? По поводу первого вопроса – надежд мало. Так не блефуют. Заявленные президентом Путиным цели не достигаются признанием «ДНР/ЛНР». Это шаг, а не цель. Главной жертвой этой войны окажутся остатки свободы в России. Доселе официальная пропаганда была совершенно лжива, но факультативна. Человек, если хотел, мог верить в распятых мальчиков, а если не хотел, мог и не верить. Теперь эта вера, вероятно, станет обязательной – так же, как в «ДНР» и «ЛНР», где не верить в то, что сепаратисты спасли население от геноцида со стороны «украинских фашистов», смертельно опасно. По сути, речь идет о превращении всей России в «ЛНР/ДНР». Может ли что-то остановить войну? Да. Любую войну останавливает, прежде всего, военное поражение». Можете как-то высказаться?”
Раскина: “Начинается первое предложение уже с предположения … «ограничится ли Путин или двинет войска» – значит, здесь дается альтернативный прогноз, который основывается на выборе, который будет сделан другим лицом, ну, собственно, Путиным. «Он в это вправду верит…», т.е. риторический вопрос, «…что сказал в своей речи?». Риторический прием выражения недоверия, сомнения. Теперь дальше, «главной жертвой этой войны окажутся» – будущее время, да, опять прогнозируется. «Если хотел, мог верить, если не хотел, мог не верить» – размышления о выборе, о позиции какого-то собирательного образа. И «теперь эта вера, вероятно, станет обязательной», т.е. в тексте опять риторический прием размышления. Текст грамматически и модально направлен в будущее, т.е. фактов никаких нету, это прогноз, предположение, т.е. я думаю, перспективы найти здесь утверждения о фактах и событиях, о действиях государственных органов или ВС РФ, минимален, вообще стремится к нулю, скажем так”.
Суд: “А с учетом размещения 23.02.2022 г. могут здесь быть вообще события о фактах? Дата размещения влияет на этот момент?”
Раскина: “Да, безусловно, конечно, т.е. это еще идет как бы прогноз того, что будет, а может не быть. Т.е. фактологически это никак не выражено в тексте, нет верификационной базы”.
Суд: “Содержание ссылки в объекте 16: «Не успели бюджетников согнать на стадион, как они начали массово его покидать. Выступление Путина на митинге в «Лужниках» по случаю годовщины присоединения Крыма к России было полно странностей». Имеет сведения о событиях и фактах?”
Раскина: “Здесь даже нет конкретной информации о действиях ВС и государственных органов. Т.е. какие действия: провел собрание или провел концерт, там, собрал бюджетников, ну т.е. это не та информация, которая имела бы какую-то перспективу для искомого значения”.
Суд: “Ссылка к объекту 18: «Мне сообщили (из первых рук), что в 198 отделении «Почты России» на Введенской ул., 10, изъяли из распространения подписчикам «Новую газету», и собираются вернуть экземпляры в редакцию. Сегодня же от фракции «Яблоко» уйдет запрос руководству «Почты России» об этой возмутительной ситуации». Какая-то усматривается здесь информация о событиях и фактах?”
Раскина: “Нет, здесь безлично. Т.е. факт есть, возможно, что изъяли, там, тираж, но деятель не указан: ни ВС РФ, ни государственные органы, кто-то изъял, не сказано, кто конкретно”.
Суд: “Ссылка к объекту 18: «Режим втянул страну в имперский миф и перечеркнул все разумное, доброе и нормальное, что было сделано в России за 30 лет. Мы, комментаторы, предпочитали считать, что это блеф и переговорная позиция. Владимир Путин думал иначе. И, стоит сказать, не скрывал этого. Достойное признание. («Когда политические деятели – Ленин, Сталин, Гитлер – говорят правду о своих планах, им никто не верит»)». По этому сообщению что-то можете сказать?”
Раскина: “Здесь нет конкретной информации, здесь есть негативная оценка, негативное отношение: Путин поставлен в один ряд с Гитлером и Сталиным, т.е., как бы, экстраполирует автор, у него общее отношение к компании вот этой представленной, но в принципе там какая-то полемическая, по-моему, риторика, выражение несогласия с тем, что делает, но конкретные действия не представлены и вот эти вот какие-то очень неуловимые формулировки: «имперский миф», там, еще какие-то, оценочные, очень экспрессивные, не фактологического характера, а, наверное, оценочного”.
Суд: “Ну и последнее к объекту 25, ссылка пользователя «Лев Шлосберг»: «Лавина пропагандистской информации, касающейся СВО в Украине (массовая кампания началась задолго до 24 февраля), механизмы ее распространения, набор методов создания и обработки новостей, а также охват аудитории беспрецедентны. Ничего подобного не было. Электронные медиа и соцсети набрали невероятную силу и стали могучим инструментом государственной пропаганды по всей планете. Как защитить сознание от искажения картины мира? Как сохранить способность к адекватной оценке событий? Каждая кампания пропаганды воспринимается нами как нечто новое, мы вникаем в её доводы, не подозревая, что основные принципы таких кампаний последние двести лет неизменны. Работы ученых дают тому убедительные свидетельства. Анна Морелли, бельгийский историк итальянского происхождения, систематизировала и изложила в современном виде принципы военной пропаганды. В диссертации «Основные принципы военной пропаганды» изучила опыт всех войн и колониальных конфликтов ХХ и нынешнего веков. Изучите принципы Морелли. Вы все увидите и поймёте. Вот этот знаменитый список: Принципы пропаганды (из работы Морелли) 1. Мы не хотим войны. Это означает, что враги нас ненавидят и хотят напасть первыми. 2. За все несет ответственность другая сторона. Даже если первыми напали мы, к этому привели некие шаги противника. 3. Лидер противоборствующей страны – сущий дьявол. Персонификация образа врага в глазах граждан – важнейшая задача. 4. Мы боремся за благородные цели, а не преследуем свои интересы. То есть мы действуем не из корысти. 5. Враг целенаправленно совершает злодеяния, мы – только случайно. Истории про искалеченных детей, концлагеря, уничтожение предметов искусства, поощрение в армии врага насилия над беззащитными доказывают его варварство как следствие врожденных склонностей. 6. Враг использует запрещенное оружие 7. Наши потери незначительны, потери противника огромны. Реальные потери сторон устанавливаются кропотливым трудом историков, журналистов и гражданского общества по окончании конфликта. 8. Представители культуры, искусства и интеллектуалы поддерживают наше дело 9. Наша миссия священна. 10. Предателем является любой, кто поставит под вопрос сообщения наших СМИ. Пропаганда не должна вызывать никаких сомнений. Для этого хороши любые меры, вплоть до блокировки соцсетей, запрета телеканалов». Здесь есть фейки в том смысле, в котором они используются в нашем сегодняшнем диалоге?”
Раскина: “Нет, это, скорее, аналитическая, публицистическая статья, посвященная феномену пропаганды, основанная на научном материале, какие-то научные изыскания там представлены. Т.е. обзор сделан, может быть, на материал сегодняшних событий, но включает ее исследование и статья носит аналитический, публицистический характер. Что сделано конкретно и кем – этого нет, искомых значений нет”.
Допрос завершается, эксперты освобождаются от дальнейшего участия в судебном разбирательстве.
Дополнений у прокуратуры более не имеется, при этом гособвинитель просит не закрывать судебное следствие, но отложить судебное заседание для подготовки к прениям.
Суд: “Откладывалось ранее для подготовки уже к прениям, в связи с чем связана ваша позиция?”
Гособвинитель: “Ваша честь, в этом судебном заседании я принимаю участие лишь второй раз, поэтому как вновь вступивший в уголовное дело гособвинитель я не готова сегодня к прениям сторон”.
Судья сначала комментирует тихо, для себя, но вопрос задаёт громко: “Ну я так понимаю, еще с учетом, наверное, допросов экспертов. Нет возражений?”
Подольский (защитник): “Ваша честь, на самом деле откладывались-то мы уже к прениям, но к прениям, я понимаю, прокурор сегодня не готов. Но к следующему заседанию, я думаю, он уже подготовится…”
Суд: “Надеемся”.
Подольский: “Поэтому думаем, что необходимо отложиться уже для именно проведения прений сторон”.
Ходатайство гособвинителя удовлетворяется, заседание откладывается, при этом судья обращает внимание, что к прениям он не переходит, чтобы “не возвращаться” в следствие снова.
| Вс | Пн | Вт | Ср | Чт | Пт | Сб |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Дело Бестужева: приговор 00:03 | ||||||
