О деле: Владимир Николаевич Миронов, согласно версии следствия, нанес на фасад здания Выборгского районного военного комиссариата антивоенные надписи, после чего повредил окна. Владимира обвиняют в совершении преступлений, предусмотренных ч. 2 ст. 213, ч. 1 ст. 280.3 УК РФ (хулиганство с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия, и дискредитация ВС РФ).

Дело рассматривает Выборгский районный суд Санкт-Петербурга, председательствующая судья – Сюзанна Михайловна Шевчук.

В коридоре адвокат Передрук обратился сначала к слушателю, сказав, что не надо фотографировать – не уточнив, где – в связи с чем я заметил, что как минимум журналисты могут и обязаны это делать, после чего адвокат переключился на меня, сразу же перейдя на повышенные тона, с ультимативным требованием не фотографировать в зале до и после заседания, обещая в противном случае заявить ходатайство о закрытии судебного разбирательства. Мотивировал тем, что это «накаляет атмосферу» и злит судью, однако далее вступившая в дискуссию секретарь суда пояснила, что против фотографирования возражает только конвой, таким образом, слова адвоката не нашли своего подтверждения. Также были использованы формулировки: «Мы вообще не очень хотели бы лишнего общественного внимания к этому всему делу», «Реализация прав других людей [журналистов] меня, честно говоря, не сильно интересует, потому что у меня есть конкретно мой доверитель», «Если я заявляю, что так лучше для Владимира, то я не понимаю, почему вообще это оспаривается», «Восприятие, что так будет лучше для Владимира, – это единственное, зачем я здесь, на остальное вообще плевать», «Хотите рискнуть тем, что я заявлю ходатайство о закрытом судебном заседании – давайте», «Ну т. е., как бы, ваше право [фотографировать] и плевать на то, что происходит с человеком», при этом поведение адвоката в процессе нашего диалога было настолько эмоциональным, что стоящие рядом люди нервничали и пытались разрядить обстановку, а проходившая мимо секретарь удивленно поинтересовалась, что здесь происходит. Дискуссия закончилась ничем, но в итоге под давлением адвоката я все же выполнил требование о нефотографировании, опасаясь, что процесс действительно будет закрыт по его инициативе.

В заседание доставлен Миронов, явились адвокат Передрук и старший помощник прокурора Выборгского района СПб Белоусов.

У судьи неожиданно возникают претензии по поводу ведения мной аудиозаписи и неуведомления об этом суда с попытками ввести меня в заблуждение относительно существования такой обязанности, которые переходят в область выяснения рода моей деятельности и персональных данных.

Суд: 

– Мужчина, а что у вас там телефон так лежит?

Я: 

– Аудиозапись ведется.

Суд: 

– А с чего вы ее ведете, с какого разрешения?

Я: 

– С того, что аудиозапись разрешена по умолчанию слушателям.

Суд: 

– Где это написано?

Я: 

– 241 статья УПК, если не ошибаюсь.

Суд: 

– А уведомить об этом вы должны были?

Я: 

– Уведомляю.

Суд: 

– Когда, после того, как я к вам обратилась? 

Я: 

– В статье такой обязанности не прописано. Извините, если не прав.

Суд: 

– Уведомить не прописано? Ну-ка представьтесь.

Называю ФИО.

Суд: 

– Чем вы занимаетесь?

Я: 

– Обязан пояснять?

Суд: 

– Если я вас спрашиваю, скажите.

Я: 

– На основании 51 статьи Конституции отказываюсь.

Суд: 

– Садитесь. 

Явились свидетели, допросы которых проводятся в не очень уважительном ключе, судья и гособвинитель периодически позволяют себе пренебрежительные интонации и фамильярные выражения. Гособвинитель подпирает голову рукой и говорит сонным незаинтересованным голосом, а негромкий голос речь судьи заглушается надетой на лицо медицинской маской, в результате чего слышимость временами опускается ниже удовлетворительного уровня. Практически центральное место в двух первых допросах со стороны суда и обвинения почему-то занимает выяснение обстоятельств личной жизни Миронова в части взаимоотношений с девушкой, что приводит подсудимого в волнение, выражающееся в обращении к слушателям с просьбами «не рассказывать» и не публиковать аудиозаписи заседания.

 

Свидетель Михаил Николаевич Рязанцев 1976 г. р., ведущий научный сотрудник СПбАУ РАН, знает Миронова с 3 курса (около 6 лет), являлся его аспирантом, отношения рабочие.

С подсудимым никогда не возникало проблем, учился значительно выше среднего, отношения с коллективом всегда очень ровные, конфликтов никаких не замечал. О возбуждении уголовного дела свидетель узнал из СМИ, Миронов о своих политических взглядах не рассказывал. В университете характеризуется очень хорошо, выделяется из общей массы, в том числе в плане научных достижений, большой потенциал. Также под началом свидетеля работала N, пришла учиться в аспирантуру, попробовала, поняла, что это не ее.

Гособвинитель: 

– Вам было известно о том, что Миронов ранее, до вот этого момента, участвовал в митингах и, соответственно, был там задержан и привлечен к административной ответственности?

Рязанцев: 

– Была одна, когда мне сообщила его мама. Написала, находится ли он на работе, я волнуюсь, вот случилось такое-то, такое-то. Ну я говорил, находится на работе.

Гособвинитель: 

– Данная информация на место его работы никак не отразилась?

Рязанцев: 

– Нет, потому что личная информация, если бы было что-то серьезное, естественно, нам бы сообщили бы эти сведения.

***

Суд: 

– Какие отношения были между Мироновым и девушкой?

Рязанцев: 

– Ничего такого, что я лично знаю, кроме мелких слухов, но совершенно…

Суд: 

– И какие же это слухи были, и о чем?

Рязанцев: 

– Нет, ну т. к. все-таки я нахожусь в суде, то передавать слухи не буду.

Суд: 

– Так о чем говорили люди?

Рязанцев: 

– Нет, т. к. это непроверенная информация, то…

Суд с нажимом: 

– Вы понимаете, что я вас спрашиваю: о чем у вас информация непроверенная? Отвечайте на мои вопросы. Какие слухи ходили в вашем учебном заведении?

Разанцев: 

– Ну то, что у него были к ней нежные отношения. 

Миронов: 

– Ваша честь, а можно реплику? Я просто хотел бы попросить, чтобы, ну, никак не хочу я никого компрометировать, чтобы аудиозаписи никто не выкладывал заседания, ну и вообще, как бы, вот, ну, никому не рассказывать.

Суд удивленно: 

– Вот сегодня к вам пришли слушатели.

Передрук: 

– Не по нашей инициативе, ваша честь. 

Суд: 

– Не по вашей инициативе?

Передрук: 

– Да.

***

Суд: 

– Вы могли бы подумать, что… ну 6-7 лет, да, ну все-таки достаточно плотно, я так понимаю, вы с ним общались и работали, ожидаемы ли были вот действия: то, в чем его обвиняют, или вы, как бы, были совершенно к этому не готовы и… Вот как?

Рязанцев: 

– Люди вообще могут сделать что-то такое, к чему вы не готовы, но я был удивлен очень, удивлен именно масштабом, удивлен вот именно агрессией, именно такими вещами.

Суд: 

– Таких поступков не ожидали никак, как я вас поняла?

Разанцев: 

– Нет, потому что он обычно очень сдержанный был, все внутри него было.

Cуд: 

– Сдержанный человек?

Разанцев: 

– Ну, как бы, видно, что он кипит, но он сдержан, не позволял себе таких вещей.

 

Свидетель Станислав Александрович Линник 1995 г. р., научный сотрудник.

Аспирант СПбАУ РАН, работает в одной научной группе с Мироновым, знакомы 3 года, отношения нормальные. В процессе учебы каждый день встречались и общались, была работа по совместным проектам. Характеризует Миронова как не самого социального и не очень общительного, но очень ответственного в работе. Очень большой трудоголик, для него это дело всей жизни: не только наука как процесс, но также и осознание того, что она приносит определенную пользу, результаты потенциально могут использоваться в медицине для диагностики, ему было важно принимать участие в этой работе. Мог перерабатывать, приходить раньше всех, уходить позже всех, в режиме шестидневки, последний год вроде даже без отпуска. С ним было удобно сотрудничать в междисциплинарных проектах, человек абсолютно не конфликтный, все вопросы удобно обсудить. С каждым человеком случались какие-то небольшие моменты, с ним нареканий не возникало вообще. Отношение коллектива было на 100 % уважительное, т. к. он специалист в своей области, принимал участие практически во всех проектах, со всеми сотрудничал, также было одно из самых лучших отношений со стороны научного руководства, старших научных кадров в связи с его высокой результативностью.

Гособвинитель: 

– Когда вы узнали о задержании Миронова с историей про военкомат, какая была ваша реакция: вы ожидали этого, не ожидали?

Линник: 

– Ну я не ожидал, конечно. Это шок.

Гособвинитель: 

– В ходе вашей учебы, общения он какие-нибудь там свои мировоззрения политического характера высказывал?

Линник: 

– Не припоминаю такого.

Гособвинитель: 

– Вы знали о том, что Миронов ранее участвовал в митингах, был задержан в связи с этим и привлечен к административной ответственности?

Линник: 

– Ну, я об этом знал, но не от него … Но мы это с ним не обсуждали.

***

Суд: 

– Какие отношения были между девушкой и Мироновым?

Линник: 

– Ну вот на тот момент, когда наблюдал, да, как она работала, обычное дружеское общение было у них. Явного конфликта я не видел, ну, супер какой-то дружбы близкой тоже не было. Ну вот как вот люди в коллективе находятся, в одном помещении работают.

Суд: 

– А какое отношение было у самого Миронова к ней?

Линник: 

– Ну, я насколько могу догадываться, да, возможно он был неравнодушен, т. е. уделял некоторые знаки внимания.

Суд: 

– Было как-то понятно, что какие-то у Владимира есть знаки внимания к девушке? Ухаживал за ней, так и говорите. 

Линник: 

– Ну да, знаки внимания были: он, там, мог конфеты принести какие-нибудь.

Суд: 

– А вы конфеты не носили?

Линник: 

– Вот я не носил.

Суд: 

– А что так, сладкое не любите?

Линник: 

– Нет, я люблю сладкое, ну это было, как бы сказать, он приносил их больше, наверное, для девушки, а я такой цели не преследовал, поэтому я не носил.

***

Суд: 

– Я правильно вас поняла, что вам ничего неизвестно про политические взгляды Миронова?

Линник: 

– Смотрите, мы лично их с ним не обсуждали.

Гособвинитель просит исследовать показания свидетеля в связи с противоречиями в части «вот этого общения Линника с Мироновым и взаимоотношений с N». Передрук сначала заявляет, что не усматривает существенных противоречий, судья замечает, что «ну как это, не прям существенных, категорически другое говорил», адвокат в итоге не настаивает, подсудимый тоже не возражает, однако опять обращается к слушателям с просьбой не выкладывать аудиозаписи, мотивируя на этот раз еще и тем, что конкретные обстоятельства дела якобы не имеют значения.

Миронов: 

– Единственное, что я хотел сказать все-таки, да, что еще раз все-таки попросить никого никакие аудиозаписи не выкладывать никуда, вот, и все такое. Я считаю, что главное, как бы, мой мотив: то, что я против войны, да, все остальное, оно, на мой взгляд, не имеет значения. Я не хочу тревожить, да, других людей в связи с этим. Ну, собственно, все, спасибо.

Ходатайство удовлетворяют, гособвинитель оглашает и предъявляет свидетелю на обозрение протокол его допроса от 25.05.2023 г. в части противоречий: «В ходе общения с Владимиром я знал, что у него оппозиционные политические взгляды, но мы вопросы, связанные с политикой, обсуждали очень редко, дебаты не устраивали, он свои убеждения не пропагандировал, не афишировал. В ходе общения я и узнал о его политических взглядах. Оппозиционные взгляды, выработанные у Миронова, могу предположить, что были связаны с его моральными качествами: честностью, справедливостью, своими жизненными принципами… Миронов также был знаком с N, втроем сидели в одном кабинете, как я понимаю, со слов N, Владимир был влюблен в нее. Я видел также, что Владимир мог проявить знаки внимания к N, но она взаимностью не отвечала. Владимир настойчиво пытался добиться расположения N, в связи с чем между ними происходило недопонимание, после чего они перестали вообще общаться. Через некоторое время N уволилась из аспирантуры, оно было не связано с их отношениями. Куда уехала после увольнения, не знаю, связь не поддерживал».

Линник поддерживает первоначальные показания, в то же время признавая противоречия и объясняя их тем, что, возможно, не совсем корректно «тогда» сказал, и они с Мироновым обсуждали не политику в контексте мнения, а новостные факты без высказывания личной оценки. 

Гособвинитель: 

– Тут в категорической форме данное предложение, а вот то, что вы предполагали, здесь уже так и пишется: «Могу предположить».

***

Суд с нажимом: 

– Он высказывал свое политическую оценку тому, что происходит?

Линник: 

– Наверное, можно так сказать.

Cуд: 

– Ну надо было раньше это говорить, понимаете, а сейчас вы говорите: я вообще… про политику не разговаривали, мне это неизвестно.

Линник: 

– Ну смотрите, как разграничить политику и новости? Можно и каждую новость, там, связанную с СВО, отнести к политике, не знаю.

Суд: 

– Свои показания подтверждаете? Вы с адвокатом их давали. Это ваши подписи?

Линник: 

– Да, да.

Суд назидательно: 

– Так же, как про N рассказываете: ну коробку конфет однажды принес, а потом оказывается, что не однажды коробку конфет принес, а… там целый у вас, вы понимаете, рассказ о том, что как он добивался расположения N, между ними происходило недопонимание, после чего они перестали вообще общаться, потом она уволилась. Понимаете? А тут, как говорите, ну, наверное, коробка конфет. Причем вы давали показания следователю, ну, как бы, ладно, если б это был какой-то промежуток времени достаточный, но тут 25.05.2023 г., вы молодой человек, ну… аспирант, наверное, у вас своей памяти, немного. Хотелось бы вам верить.

 

Свидетельница Надежда Генриховна Гоголева 06.08.1967 г. р., доцент СПбГЭТУ «ЛЭТИ», Миронов ее сын, проживают вместе.

Учеба и наука занимали практически все его свободное время, последний год работал без отпуска, брал даже справки, чтобы работать по выходным, даже в рождественские каникулы уже был на работе. Ему в том числе интересно было создание лекарств от онкологии, диагностика онкологических заболеваний, для него это имело значение, т. к. могло принести пользу обществу. И в учебе, и в науке добился очень значительных успехов, что подтверждается представленными суду многочисленными дипломами высокорейтинговых олимпиад и публикациями высокорейтинговых журналов, многочисленными поручительствами и характеристиками научного сообщества. Cреди последних, например, поручительство академика РАН, ветерана ВОВ Розанова Н. Н., «наверное, не каждый день в этом зале за уголовников ручаются академики, вообще люди такого уровня». Розанов написал, что для страны будет больше пользы, если человек с таким потенциалом будет продолжать заниматься наукой, чем сидеть в тюрьме. Эта же мысль озвучена в других характеристиках и поручительствах. Владимиру повезло учиться у члена-корреспондента РАН Глазова М. М., который пишет, что «призвание Владимира – научные исследования на благо мировой и российской науки, и занимаясь научной работой, он может принести огромную пользу нашей стране». Люди из более близкого круга общения тоже дают блестящие характеристики, в том числе научный руководитель Рязанцев, преподававший у него в школе и университете доктор физико-математических наук Родин П., профессор Василий Зубко, даже школьные учителя. 

Владимир очень много помогает ей в уходе за практически не ходячей бабушкой, инвалидом 2 группы 3 степени. Поднимает ее, когда они куда-то направляются, в случае падения ночью поднимает, «ну вот за последний месяц, например, мама дважды упала ночью – мне приходилось вызывать МЧС, моих физических сил поднять ее не хватает, поэтому я очень надеюсь на мудрость суда». Очень любит животных, придерживается пацифистских взглядов. Интроверт, не знает его друзей, вечером обычно выходил, гулял, слушал музыку.

Узнала о том, что ее сын задержан, когда к ним пришла полиция, находилась дома с мамой. Ворвались как стадо бизонов, очень громко, с криками, как будто дома какая-то преступная группировка, а не один студент-ботаник и две пожилые женщины. Сломали дверь, сломали стол, не помнит, что говорили. Изъяли 3 телефона, 3 ноутбука, жесткий диск от компьютера. 

 

Гособвинитель: 

– Скажите, вам что-нибудь известно было о его личной жизни?

Гоголева: 

– Нет, ничего неизвестно, ничего не рассказывал.

Гособвинитель удрученно: 

– Жаль. Ну ладно.

***

Гособвинитель: 

– Вам известно было о том, что до задержания, ну, до военкомата вот этого поджога…

Гоголева: 

– Какого поджога, подождите? Никакого поджога не было.

Гособвинитель: 

– Ой, не поджога, ну не суть.

Гоголева возмущенно: 

– Нет, это очень принципиально вообще. Поджог – это то, что может причинить вред другим людям…

Суд свидетельнице: 

– Подождите!

Гособвинитель: 

– Не распыляйтесь, подождите, я говорю: до задержания по уголовному делу он ранее привлекался к административной ответственности?

Гоголева: 

– Да, за выражение своих взглядов с плакатом.

Гособвинитель: 

– Каким?

Гоголева: 

– Там было написано безличное предложение из двух слов, которые, наверное, нельзя называть. 

Суд: 

– Нецензурное? 

Гоголева: 

– Нет, там было цензурное выражение пацифистских взглядов…

Гособвинитель: 

– Цензурно воспроизведите его.

Гоголева: 

– «Нет», дальше слово из 5 букв.

Гособвинитель: 

– Слов из 5 букв в русском языке довольно много.

Суд: 

– Что здесь в игры играете какие-то, что ли? Не можете сказать, что было написано? Я спросила: «Это цензурное выражение», вы говорите: «Да». Взрослый человек.

Гоголева: 

– Ну хорошо, там было написано: «Нет [военному конфликту, – прим. ред.]».

Гособвинитель: 

– Мотив его, он рассказывал, какой был? Что послужило тому, что он пошел на митинг?

Гоголева: 

– Мотив: пацифистские взгляды.

***

Гособвинитель: 

– А сами вы в каких-нибудь митингах участвовали? 

Гоголева: 

– Ну это, знаете, из серии «вспомнила бабка, как девкой была», это было очень давно, мне не нравилось строительство «Газпром-сити» на Охте, я участвовала в митингах против «Газпром-сити».

Передрук: 

– А вы знаете, чем эта история завершилась? 

Гоголева: 

– Ну да, его перенесли…

Передрук: 

– В другое место, т. е. ваши требования были удовлетворены?

Гоголева: 

– Да.  

Передрук: 

– Могу я предположить, что ваше участие в том публичном мероприятии стало следствием решения проблемы, которая волновала всех горожан?

Гоголева: 

– Ну да.

Передрук: 

– Это был легитимный способ выражения вашего мнения, т. е. вы не были привлечены к ответственности за этот факт?

Гоголева: 

– Нет, почему, я тогда была привлечена к ответственности, но мне удалось доказать, что это задержание незаконно, и мне даже выплатили компенсацию за моральный ущерб – 1000 рублей, что меня незаконно задержали. Я, вы знаете, даже до сих пор помню, у меня был там плакат со стихотворением «Газпром построит небоскреб, в Руси не будет выше дома, пусть знают все, что есть Газпром, а Петербург всего лишь грязь у ног Газпрома».

Передрук: 

– Спасибо, т. е. да, хорошо, просто теперь мы зафиксировали этот факт, потому что раз сторона обвинения считает это важным, хочется все обстоятельства участия вашего в публичном мероприятии в 2000 каком-то, наверное, 10-ом, году…

Гособвинитель: 

– Я не говорю, что это важно, я просто спросил.

Передрук: 

– Ну если спросили, значит, не просто так.

***

Передрук: 

– А вы пользовались этим [изъятым] ноутбуком?

Гоголева: 

– Да, я пользовалась всеми ноутбуками.

Передрук: 

– Поисковыми системами какими-то, браузерами тоже пользовались?

Гоголева: 

– Браузером тоже могла в данном компьютере пользоваться … И я, и, кстати говоря, мама моя могла тоже пользоваться, хотя ей 86 лет, но она в светлом уме и тоже могла делать какие-то запросы.

Передрук: 

– Но вот запрос, например, связанный с поиском информации о военных комиссариатах, могли вы делать или ваша мама?

Гоголева: 

– Да, могла, конечно.

Cуд: 

– Не очень поняла, с какой целью вы запросы-то делали про военные комиссариаты?

Гоголева: 

– Конкретно обсуждали поджоги военкоматов, потому что вот я прочитала в СМИ и мама считала, что их мало, я считала, что их больше. Я говорю: «Ну давай я тебе щас поищу, сколько их было в СПб», я сделала такой запрос в «Гугле».

Допрос завершают, свидетельница остается в зале до конца заседания.

Свидетельница Наталья Александровна Мартьянова 15.07.1982 г. р., доцент РГПУ им. Герцена, преподаватель, кандидат социологических наук, Миронова не знает. 

Разъяснив права и ответственность за дачу ложных показаний, судья просит заполнить расписку, которой не оказывается на трибуне, после чего обещает разобраться, предполагая, что ее «кто-то съел». Предыдущий свидетель Гоголева обнаруживает, что случайно забрала ее вместе со своими документами, судья фамильярно говорит: «Бумажки верните, мама», Гоголева передает «бумажку» Мартьяновой.

Гособвинителя интересует, можно ли отнести военнослужащих к «определенной какой-то обособленной социальной группе» и выделяются ли они среди прочих социальных групп.

Мартьянова отвечает, что соцгруппой является совокупность людей, имеющих какой-то значимый социальный признак или общую характеристику. Конечно, все профессиональные группы относятся в этом смысле к социальным группам, и военнослужащие в том числе. Они даже внешне отличаются от обычных граждан: у них специфический визуальный образ, форма, знаки отличия и т. д., «т. е. мы можем практически всегда определить: вот это военнослужащий, это – нет», а также образование, символика, задачи, обязанности. С началом СВО к соцгруппе военнослужащих приковано всеобщее внимание со стороны СМИ и широкой общественности. Аналогично произошло со статусом врача в период пандемии 2020 г., это была особая соцгруппа, все внимание приковывалось к ней: врачи выступали на телевидении и давали интервью, говорилось про их подвиги. С началом СВО такой критически значимой соцгруппой являются военнослужащие.

Передрук: 

– Когда вы говорите в стиле «критически значимой соцгруппой являются военнослужащие», критически с точки зрения чего? В чем заключается критичность этой значимости? Ну т. е. я просто хочу понять: вы как социолог говорите сейчас или как гражданин?

Мартьянова: 

– Значимость соцгруппы, если мы говорим о широкой общественности, то нельзя отрицать тот факт, что действительно все внимание приковано к этой соцгруппе. Т. е., например, даже если мы берем не телевидение, не научные конференции, но даже если мы, там, допустим, войдем в интернет, то даже если мы берем блогеров, например, или же инфлюэнсеров, которые до этого никак не связывали себя и свою деятельность вообще ни с чем связанным с военной операцией, то сейчас очень многие высказываются. Т. е. нельзя отрицать тот факт, что это очень значимая сейчас для общества соцгруппа, к которой многие прислушиваются, очень многие приглашают как экспертов военнослужащих или людей, которые имеют к ним отношение. Что касается слова «критически значимая», ну, здесь, возможно я выражу свое мнение только лишь, но я бы хотела здесь уточнить, что эта значимость, она примерно такая же, как и во времена пандемии была у врачей. Т. е., как бы, вся страна смотрела на врачей в надежде на то, что вот эта проблема, которая нас настигла, что врачи помогут ее преодолеть. И сейчас то же самое мы видим в российском обществе в основном, когда как раз некоторая есть надежда на военнослужащих для того, чтобы они, вот, решили довольно значимую и серьезную проблему для нашей страны.

Передрук: 

– Ну это здесь, я понимаю, что вы вот этот тезис о том, что увеличилось внимание, вы сейчас все-таки говорите как гражданин, не как социолог?

Мартьянова: 

– Ну я говорю как гражданин, но как социолог я вам могу сказать, что я видела достаточное количество публикаций и сама публиковала тоже. Потом есть очень много патриотических конференций, которые именно появились после того, как началась СВО. Я не знаю, как в других университетах, но у нас такие конференции есть, и публикации тоже стали появляться, т. е. здесь я могу сказать как член научного сообщества, что интерес усилился к этой ситуации. Т. е. я не знаю, могу ли я это сказать как социолог или нет, потому что я лично не занимаюсь именно военнослужащими как профессиональной группой, чтобы отследить динамику интереса к ней, но я могу сказать именно как ученый, что я заметила именно большое количество публикаций и… как гражданин, если вот угодно, то как гражданин точно.  

Передрук: 

– Да, вот это просто мне как раз было очень важно от вас услышать, т. е. вы динамику заметили, как гражданин или как социолог, ну просто поскольку мы вас допрашиваем в качестве свидетеля, да, а не как эксперта, поэтому мне нужно было это понять тоже.

 

«Опираясь на положения ст. 279 УПК РФ», адвокат отмечает, что свидетель во время допроса пользовалась записями, в связи с чем просит на основании ч. 1 ст. 279 УПК РФ предъявить их суду, обозреть и в случае необходимости приобщить к материалам дела, поскольку «давая показания, свидетель явно читал дефиниции, связанные с соцгруппой, что имеет существенное значение; если человек – эксперт, он должен давать ответ без того, чтобы пользоваться этими записями».

Миронов присоединяется к позиции защитника, гособвинитель возражает, т. к. «свидетель давал показания самостоятельно, смысла их рассматривать и приобщать к материалам дела я не вижу».

Судья отказывает в ходатайстве, поскольку «свидетель имеет право пользоваться своими записями; пользовался, пожалуйста».

«Не оспаривая факт возможности пользоваться записями», адвокат ходатайствует о приобщении их к материалам дела. Гособвинитель заявляет, что не видит в этом какого-либо смысла, «со стороны защиты немотивированно». Позицию подсудимого не спрашивают.

Суд постановляет отказать, указав лишь, что «свидетель давал свои показания».

Cудья отпускает Мартьянову, которая перед уходом косвенно подтверждает пользование записями, спросив: «А материалы не нужно, да?…», на что суд отвечает: «Нет, не надо ваши материалы».

 

Свидетель Валерий Тимофеевич Ильющенко, дежурный Военного комиссариата Выборгского района СПб, Миронова видит впервые. Разъяснив права и ответственность, судья просит заполнить расписку, наигранным тоном поинтересовавшись: «Вам помочь?», похоже, с намеком на явно преклонный возраст свидетеля, хотя ни о каких трудностях в этом плане он не заявлял.

По внутреннему распорядку, с 2 до 6 утра – это время, когда дежурный может отдыхать. Дежурит один, также присутствует сотрудник полиции для охраны военкомата. Тогда дежурили внутри, сейчас дежурят снаружи, полиция периодически проезжает и Росгвардия.

Это случилось 26.02.2023 г. где-то в 03:00, его разбудил сотрудник полиции и вывел на улицу, показал, что там синие надписи, разбиты стекла в двух окнах первого этажа. Полицейский пошел сообщать своему начальству, свидетель доложил оперативному дежурному горвоенкомата, также райвоенкому и его заместителю. Через какое-то время приехало полицейское начальство, следователи, стали смотреть видеозапись. По видеозаписи свидетель и увидел, как мужчина в черной маске сначала на стене делал надписи, потом молотком ударил по стеклам окон первого этажа и убежал, «вот все, что я знаю». 

Надписи были антивоенные, вроде как «Долой [военный конфликт, – прим. ред.]», не помнит точно, что там. Через несколько часов прибыл работник администрации с валиком и ведром краски и эти надписи закрасил.

***

Передрук: 

– А вас шум разбитых стекол не разбудил, да?

Ильющенко: 

– А там, вы знаете, когда все окна задраены, то там толком ничего не слышно.

Передрук: 

– У вас есть доступ к помещениям, в которых были разбиты стекла?

Ильющенко: 

– У нас обычно эти помещения опечатываются, ключи складываются в пенал, ну и лежат там рядом с дежурным.

Передрук: 

– Ну т. е. если вам нужно, вы тогда только заходите туда?

Ильющенко: 

– Да, да, да.

Передрук: 

– А в тот вечер свет в окнах горел? Т. е. в здании военного комиссариата горел свет?

Ильющенко: 

– Нет, нет, нет.

Передрук: 

– Вы не выходили в ту ночь [до события] из военкомата, как и сотрудник полиции?

Ильющенко: 

– Ночью – нет, он мне сообщил, и я после этого вышел.

По ходатайству прокурора заседание откладывают.

 

 

Мониторинг данного дела прекращён по независящим от мониторов обстоятельствам.