О деле: Александру Юрьевну Скочиленко обвиняют в «дискредитации ВС РФ» в соответствии с п. «д», ч. 2 ст. 207.3 УК РФ. Скочиленко грозит до 10 лет лишения свободы за то, что 31 марта она заменила ценники в магазине «Перекресток» на листовки с информацией из новостных лент о действиях российских военных в Мариуполе.
Дело рассматривает Василеостровский районный суд Санкт-Петербурга, судья – Оксана Васильевна Демяшева.
Как и в прошлый раз, явились около 70 слушателей, в том числе представителей СМИ, в зал после толкотни и давки традиционно смогли пробиться около 30 человек по количеству сидячих мест, остальных не пустили приставы во главе с начальником Василеостровского РОСП УФССП России по СПб Вакулой Д. В. Рядом с судом в микроавтобусе находился дополнительный наряд сотрудников полиции, двое из которых, в балаклавах и бронежилетах с нашивкой «Спецполк», ненадолго поднимались к залу и молча наблюдали за слушателями. Приставов было около 10 человек, в основном так же экипированных бронежилетами, балаклавами и шлемами с наклеенной буквой Z, внешний вид конвойных полицейских ничем не отличался от повседневного, дополнительных предметов одежды, средств бронезащиты и сокрытия лиц не было.
Доставлена Скочиленко, явились остальные участники процесса: адвокаты Новолодский Ю. М., Неповиннова Я. А. и Герасимов Д. Г., защитница наряду с адвокатами Кислякова М. В., гособвинитель – заместитель прокурора Василеостровского района СПб Гладышев А. Ю.
Суд рассматривает поступившие ходатайства о разрешении фото-, видеосъемки.
Скочиленко полагает ходатайства «безусловно подлежащими удовлетворению», поскольку сегодня будет последнее слово, вероятно оглашение приговора.
– Это огромное событие для общества, т. к. оно наблюдает за этим процессом и ему важно посмотреть, что суд выбрал справедливое решение. Возможно, это мое самое последнее за несколько лет публичное выступление. Просит удовлетворить ходатайства, т.к. это [съёмка] никак не помешает, при осуществлении видеосъемки будут снимать только ее, а не других участников процесса.
Защитник Кислякова поддерживает заявленные ходатайства, указывая, что в коридоре осталось несколько десятков человек, поэтому очевидно, что запрос на освещение процесса выше, чем возможно обеспечить в условиях данного зала, где присутствует большое количество представителей органов правопорядка, способных обеспечить локальную съемку с непопаданием в кадр кого-либо, кроме Скочиленко.
Неповиннова также не усматривает препятствий для разрешения фото-, видеосъемки, тем более что можно направить камеру на одну лишь Александру, чтобы не смущало других участников процесса, которые не очень хотят, чтобы их записывали.
Новолодский просит удовлетворить ходатайство, поскольку «это дело еще долго не будет выходить из фокуса общественного мнения, тысячам и тысячам россиян интересно, чем оно закончится в российском суде, будут ли соблюдены принципы российского правосудия, явлена справедливость. И очень многим захочется непосредственно увидеть выступление Скочиленко, невиновной художницы, необоснованно привлеченной к уголовной ответственности, что же она скажет в ответ на этот произвол, сотворенный обвинительной властью. Поэтому надо просто для истории оставить это выступление, чтобы все могли увидеть, посмотреть ей в лицо, не врет ли она, не искажает ли какие-то факты. И люди, оставшиеся за дверью, десятки заинтересованных лиц, если это не будет сделано, окажутся лишены возможности непосредственно воспринять это последнее слово. А задача защиты в целом такое, что все исследовано так тщательно, защита так тщательно представила свои доказательства, что вынесение обвинительного приговора станет большой проблемой для российского общества».
Адвокат Герасимов присоединяется к коллегам, прося разрешить проведение видеосъемки выступления Скочиленко, чтобы ее могли увидеть недопущенные слушатели, а также иные интересующиеся. Локальная съемка Скочиленко не повлияет на безопасность участников процесса, не желающих попадать в кадр видеозаписи.
Гособвинитель полагает, что, безусловно, многие граждане РФ хотят увидеть, чем закончится заседание, посмотреть, что скажет подсудимая, раскается ли в инкриминируемых деяниях, вместе с тем фото-, видеосъемка будет мешать участникам процесса, нарушать ход судебного разбирательства. Принцип гласности соблюден в полном объеме, права нарушены не будут, т. к. ведется аудиопротоколирование, заседание не является закрытым, присутствуют слушатели.
Новолодский выступает с заявлением по поводу фразы гособвинителя, что «многие сидят и ждут, когда же Скочиленко раскается».
– Скочиленко не раскается, это ваши прокурорские фантазии, ей не в чем раскаиваться. Она не совершала преступления, она призывала к миру…
Гособвинитель прерывает Новолодского, возражая против его выступления, поскольку сейчас не реплики, а обсуждение ходатайств.
– Ваша честь, это не понял товарищ прокурор, это заявление, которое по закону должно заноситься в протокол судебного заседания, это не реплики.
Суд:
– Адвокат Новолодский, заявление о чем, какого содержания?
– Заявление такого содержания, что товарищ прокурор до конца упорствует в своих заблуждениях, заявляя, что она вдруг раскается ни с того ни с сего, ни в чем не виновная, это сродни его вопросу про манную кашу. Тема прокурора будет отдельной темой общественных разбирательств. Ваша честь, это заявление, которое в соответствии с законом должно вноситься в протокол, и вскакивание прокурора, и ваша поддержка прокурора не помогут, закон таков.
Суд постановляет разрешить видеосъемку при оглашении итогового решения с соблюдением следующих требований: не захватывать в объектив камеры председательствующего, секретаря, иных лиц, не желающих попасть в кадр видеосъемки, отказав в осуществлении указанных действий на протяжении остальной части заседания, поскольку «они могут привести к нарушению нормального хода судебного разбирательства».
Скочиленко выступает с последним словом:
– Мое уголовное дело такое странное и смешное, что оно было возбуждено в аккурат 1 апреля. Мое дело такое странное и смешное, что иной раз мне кажется: я войду в этот зал, с неба полетят конфетти, загремят салюты, заиграет музыка, люди встанут, будут танцевать, закричат: «Разыграли! Разыграли!» Мое дело такое странное и смешное, что когда я рассказываю о нем сотрудникам СИЗО-5, они широко открывают глаза и говорят: «Неужели за это теперь у нас сажают в тюрьму?» Мое дело такое, что ни один из самых ярых сторонников СВО, которых я встретила на своем пути, не считает, что я заслуживаю тюремного срока за свое скромное деяние. Мое дело такое, что мой следователь уволился, не дождавшись его закрытия. В личной беседе с моим адвокатом он сказал: «Я пришел в Следственный комитет не для того, чтобы заниматься такими делами, как у Саши Скочиленко». И он бросил мое дело несмотря на то, что оно сулило ему небывалый карьерный рост и уже принесло одну звездочку на погоны. Он бросил все и уволился из Следственного комитета и пошел работать в магазин «Военторг». Я считаю его поступок исключительно мужественным и думаю, что мы с ним похожи – мы оба поступили по совести. Статья 207.3 в корне своем дискриминационна, ведь она карает только определенных лиц – тех, кто не служит в государственных органах. Только вдумайтесь: информация, распространенная мной, получила такое широкое распространение лишь благодаря моим следователям, и эта информация для них, в отличие от меня, была заведомо ложной. Они распространили эту информацию среди своего следственного отдела, среди прокуратуры, среди судебных органов, оскорбили этой информацией шесть военных и создали такой повод для огромного общественного резонанса, что эту информацию узнали далеко за пределами России. Если бы меня не арестовали, эту информацию узнала бы одна бабушка, кассир и охранник магазина «Перекресток». И на двоих из этих троих, как следует из материалов уголовного дела, эта информация не произвела ровным счетом никакого впечатления. Скажите, разве следователи распространяют наркотики среди своего отдела, чтобы доказать, что человек виновен по статье 228? Их самих бы судили по этой статье. Так почему же только меня судят по 207.3? Если эти пять бумажек в действительности так опасны, как заявляет об этом государственный обвинитель, то зачем вообще был затеян этот суд? Чтобы мы десятки раз обсосали и обсмаковали эти пять тезисов? Даже государственный обвинитель их произнес – и не покраснел. Давайте еще мы устроим апелляцию, кассацию, чтобы еще поговорить о Путине, о телевизоре – ну не договорили мы еще, можно еще дальше, во все инстанции это ссылать и еще говорить, говорить, говорить, может, даже многие годы. Ну да, мы сказали сотни раз эти пять текстов. И что произошло? Земля разверзлась? Настала революция в стране? Солдаты стали брататься на фронтах? Нет. Ничего подобного не произошло. Так в чем же проблема? Государственный обвинитель не раз упоминал, что эти пять бумажек исключительно опасны для нашего государства и общества. Но какой же слабой верой наш прокурор обладает в наше государство и общество, если считает, что наша государственность и общественная безопасность может развалиться от пяти маленьких бумажек? Какой ущерб кому я нанесла? Кто потерпел от моего поступка? Об этом государственный обвинитель не обмолвился ни словом. На человека, который поднимает военный мятеж в нашей стране, который нанес огромный ущерб, уголовное дело возбуждают – и тут же закрывают через день. Так почему же я полтора года нахожусь в СИЗО вместе с ворами, убийцами, насильниками, совратителями несовершеннолетних? Неужели мой скромный поступок хоть на сотую долю процента сопоставим с означенными преступлениями? Ваша честь! Каждый приговор – это послание, это своеобразный месседж для общества. Вы можете оценивать эту информацию иначе, чем мои адвокаты, иначе, чем я, но вы согласитесь с тем, что у меня есть свои моральные ориентиры, и я не отступила от них ни на йоту. Вы наверняка согласитесь, что я проявила храбрость, несгибаемость характера, бесстрашие. На языке следователей посадить человека в СИЗО называется «взять в плен». Так вот, я не сдалась под угрозой плена, давления, травли, восьмилетнего запроса прокуратуры, я не лицемерила, не врала, была честна перед собой и перед судом. Если вы вынесете обвинительный приговор, то какой месседж вы пошлете нашим согражданам? Что нужно сдаваться под угрозой плена? Что нужно врать, лицемерить, менять свои убеждения, если на тебя чуть-чуть надавили? Что нельзя жалеть наших солдат? Что нельзя желать мирного неба над головой? Неужели именно это вы хотите сказать нашим согражданам во времена депрессии, нестабильности, кризиса и стресса? Мое дело очень широко освещается в России и за рубежом: о нем делают видеосюжеты, снимают документальные фильмы, о нем пишут даже книги. И какое бы решение вы ни выбрали, вы войдете в историю. Возможно, вы войдете в историю как человек, который меня посадил, возможно, вы войдете в историю как человек, который меня оправдал, возможно, вы войдете в историю как человек, который принял нейтральное решение и условный срок, или за учетом отсиженного, или штраф. Все в ваших руках, но помните: все знают, все видят, что вы не судите террористку, вы не судите экстремистку, вы не судите даже политическую активистку. Вы судите музыкантшу, художницу и пацифистку. Да, я пацифистка. Пацифисты существовали всегда. Это особый склад людей, который считает, что жизнь является наивысшей ценностью из всех возможных. Пацифисты считают, что любой, даже самый страшный конфликт, можно решить миром. Я боюсь убить даже паука, мне страшно представить, что можно лишить кого-то жизни. Такой уж я выросла, такой воспитала меня моя мама. Войны заканчиваются не благодаря воинам, они заканчиваются по инициативе пацифистов. И когда вы сажаете пацифистов в тюрьму, вы все больше отдаляете долгожданный день мира. Да, я пацифистка. Я считаю, что жизнь священна. О да, жизнь! Если отбросить всю мишуру этого мира типа машин, квартир, богатства, власти, успеха, социальных связей, социальных сетей, в сухом остатке есть только она. О да, жизнь! Она невероятна, она удивительна, она уникальна, она настырна, она сильна. Она зародилась на Земле, и пока еще в далеком космосе мы не нашли ее аналогов. Она пробивается сквозь асфальт, она разрушает камни, она из крохотного росточка превратится в исполинский баобаб, из микроскопической клетки – в гигантского кита. Она населяет вершины, прячется в Марианской впадине, она неистребимой силой простирается от арктических льдов до знойных пустынь. Самой совершенной ее формой является человек. Человек – это очень разумная форма жизни. Это жизнь, которая может осознать сама себя. Жизнь, которая может осознать собственную смертность, но чаще всего мы не помним об этом и живем так, будто мы будем жить вечно. Но это не так, жизнь человека скоротечна. Жизнь человека ничтожно мала. И все, что мы можем, это только продлить краткий миг блаженства. Все живущие хотят жить. Даже на шеях у висельников находят царапины от ногтей. Это значит, что в самый последний момент они цеплялись за жизнь, они безумно, они очень хотели жить. Спросите, спросите у человека, которому только что вырезали раковую опухоль, что такое жизнь и насколько она ценна. Вот почему ученые и медики всего мира бьются, чтобы увеличить продолжительность жизни человека и найти лекарства от смертельных болезней. Вот, я все поэтому не могла взять в толк: зачем боевые действия? Боевые действия укорачивают жизнь. Боевые действия – это смерть. Мы пережили эпидемию коронавируса, мы потеряли в ней своих дорогих пожилых близких – наших любимых бабушек, дедушек, ветеранов, наставников, учителей. Было горе, была боль, был траур, и только-только мы стали вставать на ноги и оправляться от этих потерь, по чуть-чуть начали жить… как вдруг боевые действия. Только теперь мы теряем людей молодых. Опять боль, опять траур, опять горе. Поэтому я все никак не могла взять в толк: зачем боевые действия? Называйте это как хотите – я ошибалась, я заблуждалась, мне запудрили мозги… при любом раскладе я выйду отсюда и скажу: «И все-таки она вертится!» И да, я не считаю, что к той или иной правде нужно законодательно принуждать. У государственного обвинителя своя правда. Если вы заметили, в своей обвинительной речи он никак не обосновал, никак не аргументировал, почему именно официальные государственные источники являются истиной в последней инстанции. Нет, никак не обосновал. Никак он не обосновал, почему, проанализировав разнообразные источники, я должна была прийти к выводу, что именно и только в официальных источниках правда. А я объясню почему: вера не требует обоснований. Да, он в это верит. Он считает именно это правдой, и это его право. Он верит, что существуют так называемые натовские прихлебатели или что не существует независимых СМИ, а все они финансируются из-за рубежа, и их цель – клевета и развал России. Пусть он верит в это! Это его право. Но огромная разница между ним и мной заключается в том, что я бы никогда не посадила его в тюрьму за это. Тем более на восемь лет. Я искренне сожалею, если я кого-то обидела своим поступком. Я, правда, этого не хотела. Заключение в СИЗО дало мне понять, что в мире существует очень много людей со своими уникальными индивидуальными правдами – их не переспоришь, их не переубедишь. То же самое касается и отношения к СВО. И это ведь огромная трагедия – что не все мы разделяем одну правду, а иные люди грызутся за нее, точно собаки за кость, это порождает раскол в обществе, разделяет семьи, ссорит любимых, коллег, друзей, повышает уровень агрессии, умножает вражду и ненависть на Земле и все больше отдаляет нас от этого сокровенного, от этого желанного дня мира. Я не погрешу против истины, если скажу, что каждый, абсолютно каждый человек в этом зале желает только одного – мира. И если найдется хоть кто-то, кто желает противоположного – пусть он первый бросит в меня камень. Зачем воевать? Если мы – это все, что есть друг у друга в этом страшном мире, полном катастроф, испытаний и слез. Нет, никакая власть, никакое богатство, пусть даже всей вселенной не выкупят вашего ближнего из плена у смерти! Нет, ни деньги, ни богатство, ни власть, ни машины, ни квартиры, ни территории, ни дворцы, ни нефтяные скважины, ни энергия атома – ничего из этого! Только мы. Мы – это все, что есть друг у друга. И у меня есть дорогие и близкие моему сердцу люди. Раз за разом они приходят в этот зал, они ждут, они верят, они молятся, чтобы я вышла из этих дверей живая, здоровая, свободная, и как можно скорее. Меня дома ждет пожилая мама, родная сестра, любимые очаровательные племяшки, любящая женщина, которой поставили страшный диагноз – рак. Я не знаю ни одного человека в этом зале, который бы взаправду хотел, чтобы меня посадили, кроме государственного обвинителя разве что. Впрочем, мне кажется, что и сам государственный обвинитель в глубине души этого не хочет. Мне кажется, он пришел в прокуратуру, чтобы сажать реальных злодеев – убийц, насильников, совратителей несовершеннолетних. И думаю, что в свободное время от нашего процесса он именно этим и занимается, и спасибо ему за это. Но залог продвижения по этой карьерной лесенке заключается в том, что нужно посадить тех, кого надо посадить. Давайте хотя бы под занавес процесса не будем делать вид, что это не так. Я вас не виню. Я знаю, что вы заботитесь о своем благосостоянии, о своем статусе, о своем месте в обществе, чтобы не потерять это место, чтобы не дай бог не оказаться на моем месте. Вы заботитесь о благе своей семьи, чтобы у них был хлеб на столе и крыша над головой, вы, возможно, заботитесь о будущем своих будущих детей, чтобы дать им достойное образование, квалифицированную медицинскую помощь… Но что вы будете рассказывать этим детям? Что однажды посадили тяжело больную, всеми любимую художницу за пять жалких бумажек? Несомненно, вы будете рассказывать им о других кейсах. Я думаю, вы утешаете себя тем, что делаете свою работу, и у вас нет выбора поступить иначе. Но что вы будете делать, когда маятник качнется в другую сторону? Это закон истории, такой же абсолютный и фундаментальный, как закон всемирного тяготения: консерваторы сменяют либералов, либералы – консерваторов. После естественной смерти одного лидера к власти приходит другой, с совершенно иным курсом. В такой момент последние становятся первыми, а первые последними. Знаете, это прозвучит очень странно, но я вам сочувствую. Несмотря на то, что это я нахожусь в клетке, возможно, я во многом свободнее, чем вы. Я могу делать, что хочу, я могу говорить, что хочу, я могу уволиться с работы, если меня заставляют делать то, чего я не хочу. Я могу организовывать свой свободный график работы и отдыха, проводить со своими любимыми и близкими столько времени, сколько я захочу. Я могу одеваться, как хочу, я могу любить, кого хочу. У меня нет врагов, я не боюсь остаться нищей, не боюсь потерять крышу над головой. Я не боюсь показаться странной, уязвимой, слабой, смешной. Я не боюсь быть непохожей на других. Возможно, именно поэтому мое государство так сильно боится меня и мне подобных, раз держит меня в клетке, словно опаснейшего зверя. Но человек человеку не волк. Просто злиться друг на друга из-за разности позиций легко, а вот любить друг друга, понимать, принимать, выслушивать, приходить к компромиссам – ой как непросто. Так невыносимо трудно, что порой это кажется невозможным. В такие моменты насилие, давление, запугивание ощущаются как единственный выход. Но это не так! Необходимо учиться любить друг друга, поступать друг с другом милосердно, прощать, садиться за стол переговоров, мириться друг с другом, приходить к компромиссам – это единственный способ выкарабкаться из того кризиса морали, в котором мы оказались. Ваша честь! Вам дана уникальная возможность показать своим приговором пример нашему обществу. Я говорю даже не о том, чтобы сказать мировой общественности: «Хэй, привет, у нас нет репрессий, мы не сажаем за пять колосков, у нас не тоталитарное, у нас не авторитарное государство, мы ценим, что у людей есть свое мнение, что они могут доверять тем источникам, которым захотят, что у нас есть свобода слова», я говорю даже не об этом. Я говорю больше о том, что вы можете показать пример, как решать конфликты при помощи слова, милосердия, сочувствия, сострадания, а не при помощи принуждения к так называемой правде посредством уголовного срока. В нашем процессе было много непривычного: в зале присутствовали не только мама и бабушка, как это бывает на рядовых процессах, в зале присутствовала огромная толпа, кто-то оставался за дверями, приходили назойливые журналисты. И, наверное, они могли разозлить вас своим непослушанием или нарушением регламента. Пожалуйста, отнеситесь к ним снисходительно. Мы только недавно вообще заинтересовались тем, как работает наше государство и общество, избирательная система, местное самоуправление. Мы жили и не интересовались этим всем. И теперь вдруг люди пришли в суд разобраться, как работает судебная и пенитенциарная система. Это огромный шаг вперед для нашего общества, развитие его самосознания для понижения уровня преступности. Отнеситесь к ним снисходительно, они в этом смысле, простите меня, немного дикари, немного малые дети, они не знают, как вести себя на суде, в первый день вообще не знали, как обращаться к судье, что не надо, например, смеяться или шушукаться, или даже хлопать, как в театре. Пожалуйста, не злитесь на них, не срывайтесь на мне из-за них. Также в нашем процессе было необычно то, что доказательства защиты проходили не в два дня, как это обычно бывает, а в двадцать два дня. Моя защита защищала меня очень активно: они перебивали участников процесса, спорили, высказывали возражения на действия председательствующего, и, по вашему мнению, нарушали регламент. Не злитесь на них, они просто делали все возможное, чтобы меня защитить и выступить в моих интересах. Не срывайтесь на мне из-за них, я не несу ответственность за их действия. Не срывайтесь на мне из-за них, я убеждена, что вы выше и мудрее этого. Да, я понимаю, это ваша работа, это рядовое дело, безумное количество трудовых часов, уйма бумажной волокиты. И, возможно, в этой рутине, как на любой работе у каждого из нас, замыливается и забывается истинное. А истина заключается в том, что вам дана великая власть: вершить человеческие судьбы. В данном случае вопрос моей судьбы, моей жизни, моего здоровья, моей свободы и счастья моих близких. Я искренне верю, что вы распорядитесь этой властью мудро.
Судья Демяшева удаляется в совещательную комнату для принятия решения. В перерыве слушатели около 11 минут аплодируют выступлению Скочиленко, приставы тем временем убирают скамейки из зала, чтобы освободить место для выслушивания приговора стоя. Дверь оставляют открытой, плотная толпа слушателей растягивается, занимая все пространство от коридора до середины помещения.
Приставы крайне ревностно обеспечивают соблюдение ограничений на видеосъемку состава суда, пытаясь выбить у меня из рук телефон, который им показался направленным в сторону председательствующей, и отступив лишь после того, как я развернул его объективом в сторону клетки с подсудимой. Судья произнесла эту часть определения по ходатайству настолько тихо, что я ничего не услышал, а приставы не удосужились разъяснить причины своего недовольства. Слышимость во время оглашения также была далека от идеала, в связи с чем мне и представителям СМИ пришлось обратиться к оперативно вышедшей публикации в канале пресс-службы судов СПб, чтобы разобраться в содержании приговора.
В назначенное время судья возвращается в зал и оглашает вводную, резолютивную части вынесенного приговора: признать Скочиленко виновной в совершении преступления, приговорив к 7 годам лишения свободы в колонии общего режима с лишением права заниматься деятельностью, связанной с администрированием сайтов электронных или информационно-телекоммуникационных сетей, в том числе сети Интернет, сроком на 3 года. Вещдоки – принтер, ноутбук, системный блок, пару ботинок, брюки, шапку, мобильный телефон – вернуть во владение Скочиленко после вступления приговора в законную силу, остальное хранить при уголовном деле.
