О деле: Дюдяеву Анастасию Геннадьеву и Доценко Александра Леонидовича обвиняют в размещении ценников в магазине с проукраинскими надписями/рисунками. По словам следствия они обнаружили у них в квартире эскизы этих рисунков. Обоим предъявили обвинение по части 1 статьи 205.2 УК РФ (публичные призывы к терроризму).
Дело рассматривает 1-ый Западный окружной военный суд, судья – Андрей Викторович Карнаухов.
Доставлены подсудимые, явились адвокаты Подольский С.В. (защитник Дюдяевой) и Васильченко О.А. (защитник Доценко), предыдущего гособвинителя заменяет участвовавший в первом заседании прокурор отдела управления прокуратуры СПб Мандрыгин Д.О. Из большого количества прибывших судебный пристав по ОУПДС допускает в зал лишь 18 слушателей, что не соответствует реальному количеству сидячих мест, которых в дальнейшем хватает для размещения двух допрошенных специалистов.
До начала процесса суд рассматривает и удовлетворяет с согласия участников поступившее ходатайство присутствующего корреспондента «Коммерсанта» о разрешении фотографирования, удовлетворив его в части съемки перед заседанием и во время оглашения приговора, но ограничив возможность ее осуществления в отношении председательствующего («меня не надо снимать, остальных можете снимать участников, сейчас протокольную как бы вот такую до начала заседания поснимайте, чтобы нам не мешать, потом, если приговор будет, можете приговор снимать»). Также к суду обращается корреспондент “За права человека” о том, что они подавали аналогичное ходатайство, судья отвечает, что ничего не поступало, и предлагает попросить фотографии у журналиста «Коммерсанта» («ничего не знаю, вон поделится с вами молодой человек своим материалом»), таким образом, дав понять, что фотографирование разрешено лишь заявителю ходатайства, а не всем присутствующим в зале. Журналист “Коммерсанта” осуществляет фотосъемку в течение нескольких минут, после чего садится, суд возвращается к рассмотрению дела по существу.
Заседание носило крайне сумбурный характер, гособвинитель многократно нарушал порядок заседания, перебивая ответы специалистов, а также вопросы и ходатайства защитников, вклинивался с наводящими вопросами на стадии допроса защитой, подсказывал ответы и самостоятельно отвечал за эксперта, а также пытался воздействовать на последнюю, вполголоса инструктируя относительно стратегии процессуального поведения, обращался к защитникам с некорректными репликами в агрессивном тоне, игнорируя замечания суда. В один момент гособвинитель вышел за пределы процессуальных прав и попросил председательствующего прекратить допрос с мотивировкой, что защита якобы убеждает, а не допрашивает эксперта. Адвокаты в ходе допроса эксперта Воробьевой также выходили за рамки допустимого, оказывая давление, повышая голос и перебивая эксперта. При этом суд многократно делал замечания лишь за перебивания, игнорируя более значительные нарушения прокурора, по поводу действий защиты было замечено, что «вы сами же перебиваете эксперта, я не знаю, что будет в протоколе, скорее всего, все, что диалог, его будет, потому что вы даете ответить, а вы не даете задать вопрос. И вы друг друга перебивая… Секретарь, когда ему сложно, он просто бросает это дело…». Суд также просил эксперта более внятно и конкретно формулировать ответы: «…Вы можете поточнее отвечать, вы действительно всех хотите запутать, что ли? Пожалуйста, выбирайте слова, когда вы что-то говорите, отвечаете на вопросы». Сам председательствующий также регулярно перебивал участников процесса, под конец со все более явным пренебрежением к стороне защиты и повышая голос практически на всех, кроме гособвинителя.
Продолжается представление доказательств защиты.
Адвокат Васильченко заявляет ходатайство о приобщении и исследовании заключения специалиста-почерковеда организации «Союз экспертов» Смирнова И.Н. по результатам почерковедческой экспертизы обвинения. Второй защитник и подсудимые поддерживают, прокурор просит отказать, поскольку специалистом фактически дается оценка заключению эксперта, что недопустимо, каких-либо самостоятельных выводов не содержится, выводы сводятся к несостоятельности экспертизы, что относится к компетенции суда, а не специалиста.
Ходатайство удовлетворяется «для соблюдения прав сторон», заключение специалиста приобщается к материалам дела и исследуется защитником.
Заключение специалиста-почерковеда Смирнова И.Н. от 15.05.2024 г.
Специалист ООО «Союз экспертов “Доказательство”» Cмирнов И.Н., имеющий высшее образование, допуск к проведению почерковедческих экспертиз и исследований, технических экспертиз документов, общий стаж экспертной деятельности 30 лет, из которых 11 в криминалистических отделах органов внутренних дел, 2 в криминалистическом отделе прокуратуры Ленинградской области, 17 в качестве негосударственного эксперта.
На основании обращения от адвоката Васильченко провел почерковедческое исследование, исследуемый документ – копия заключения главного эксперта 7 отдела ЭКЦ ГУ МВД РФ по СПб и ЛО Воробьевой А.К. по образцам почерка от 22.02.2024 г. Поставлен вопрос: выполнен ли рукописный текст, изображение которого иллюстрировано в иллюстрационной таблице представленного на исследование заключения эксперта, Дюдяевой А.Г., образцы почерка которой иллюстрированы на иллюстрационной таблице, или каким-то другим лицом?
Обстоятельства дела известны специалисту в пределах, изложенных инициатором проведения исследования, при этом Дюдяева родилась в 1977 г. в Ленинграде, образование получала в Ленинграде, т.е. на момент выпуска из школы украинского языка, вероятней всего, не знала, писать на нем не могла, данных об изучении ею украинского языка не имеется.
В экспертном заключении установлено, что все рукописные тексты на представленных открытках выполнены одним и тем же лицом, при этом отсутствуют указания на период выполнения рукописных текстов и образцов, а также на классификацию образцов почерка Дюдяевой на свободные, условно свободные и экспериментальные. При сравнении почерка, которым выполнен рукописный текст, с образцами почерка Дюдяевой, указано, что каких-либо различающихся признаков не установлено, однако наряду с совпадающими признаками установлены различия следующих частных признаков: по форме движений – при выполнении нижнего элемента буквы «ш» в исследуемых текстах извилистый, в образцах прямолинейный; при выполнении верхнего горизонтального элемента заглавной буквы «Г» в тексте ярко выраженный дуговой, в образцах прямолинейный; при выполнении среднего элемента буквы «н» в тексте ярко выраженный дуговой, в образцах близкий к прямолинейному; по протяженности движений: по горизонтали при выполнении нижнего полуовального штриха правого элемента «в» в тексте меньше верхнего, в образцах сопоставимо или больше; также по количеству движений при выполнении заглавной буквы «П» в образцах и исследуемом тексте.
Установленные различия частных признаков относительно существенны и устойчивы, однако не имеют однозначного объяснения, т.е. данные различия могли как не отобразиться в представленном объеме образцов, так и отобразить почерк другого лица. Объяснить различия вариационностью почерка также невозможно в связи с отсутствием соответствующих изображений, иллюстрирующих данную вариационность. Кроме того, имеются такие частные признаки, как форма движений: при выполнении овального элемента буквы «я» в исследуемом тексте устойчивое проявление округлой формы, в образцах устойчивое проявление треугольной формы и лишь единичное проявление формы, близкой к округлой; по виду соединений: в нижней части среднего элемента буквы «м» в тексте устойчивое проявление интервального выполнения, в образцах устойчивое проявление слитного выполнения и лишь единичное проявление интервального; количество движений: при выполнении буквы «о» в исследуемом тексте устойчивое проявление выполнения двумя штрихами, а в образцах устойчивое проявление выполнения одним штрихом и лишь единичное проявление выполнения двумя. Являются крайне неустойчивыми совпадения и могут трактоваться как случайные проявления в исследуемых образцах.
Вывод: рукописный текст является изображением копии почерка, решение вопроса об исполнителе которого на данном этапе исследования не представляется возможным, т.е. установленные совпадения общих и частных признаков при наличии различий, не имеющих однозначных объяснений, недостаточны для какого-либо положительного категорического или вероятного вывода в отношении предполагаемого исполнителя. При этом выявленные различия количественно и качественно не могут служить основанием для какого-либо вывода о том, что исследуемый текст выполнен не Дюдяевой. С целью более полного, всестороннего, объективного исследования, а также более определенного ответа на поставленные вопросы в отношении предполагаемого исполнителя рукописных текстов (открыток) необходимо большее количество свободных и при необходимости экспериментальных образцов почерка Дюдяевой.
Васильченко: “Не согласны с прокурором, что данное заключение дает какую-либо оценку, вопросы были поставлены относительно, можно ли установить или нельзя установить принадлежность Дюдяевой, т.е. эксперт не давал как таковую рецензию на данное заключение, не говорил о том, что там не та методика использовалась или что-то… Вот какие-то не те вещи, он исследовал по своей части как специалист-почерковед относительно того, можно ли прийти к такому категорическому выводу, исходя из того, что имеется, и того, что эксперт отразил в качестве приложений, или нельзя. И главное, к чему пришел, к выводу, специалист Смирнов, который имеет даже больший опыт работы в том числе в правоохранительных органах, это то, что невозможно сделать какого-либо вывода о том, принадлежит ли данный почерк Дюдяевой или не принадлежит, особенно в категорической форме, в которой это было сделано экспертом Воробьевой”.
Далее Васильченко ходатайствует о допросе специалиста Смирнова, остальные участники со стороны защиты присоединяются к ее позиции, прокурор возражений не имеет, «имеется также очень много вопросов к специалисту, раз он явился», ходатайство удовлетворяется. До приглашения Смирнова в зал судья вполголоса уточняет у защитника Подольского номер статьи УК РФ для предупреждения специалиста об уголовной ответственности за заведомо ложное заключение, перепутав и назвав 308 вместо 307, «я по памяти, не взял с собой Уголовный кодекс».
Допрашивают специалиста Смирнова Игоря Михайловича.
Он поддерживает данное им заключение, также поясняет, что уверен в нарушении методики отбора экспериментальных образцов, т.к. Дюдяевой был предоставлен текст на русском языке иного содержания, чем в исследуемой открытке. Образцы отбираются под диктовку на листе примерного того же формата, что исследуемый документ, как правило, зачитывается тот же текст, который находится в исследуемом документе. Соответственно, образцы должны были отбираться на украинском языке, чтобы делать сравнения соответствующие, поэтому методика отбора образцов была абсолютно нарушена.
Васильченко: “Вами был сделан вывод, что не представляется возможным установить, было выполнено это Дюдяевой или это не было выполнено Дюдяевой, вот если подытожить, на чем вы основывали этот вывод? И мог ли эксперт сделать такой вывод в категорической положительной форме? И если невозможно на данном этапе, как у вас указано в заключении … то что необходимо сделать для того, чтобы установить в категорической форме или не установить?”
Смирнов: “Ну, для того, чтобы установить в категорической форме, необходимы образцы соответствующего вида, т.е. во-первых, они должны быть правильно, по-методически отобраны, второе, образцы должны быть соответствующего периода выполнения. Почему? Потому что при любой идентификационной экспертизе есть такое понятие, как идентификационный период, почему образцы берутся примерно того периода выполнения исследуемых документов. Если оно написано в сентябре, там, 20-ого года, то, значит, и образцы должны быть где-то рядом с сентябрем, ну может, годом раньше, годом позже, но вот этот период, август-сентябрь-октябрь, должен быть охвачен. Почему? Потому что люди со временем могут менять почерк, причем не по своим причинам, в результате, там, болезни, и т.д., причин очень много, по которым человек может изменить свой почерк. Что касается сейчас, там, естественно, нужны образцы, но экспериментальные образцы сейчас уже делать нет смысла в связи с тем, что прошло время, идет процесс, почерк может быть просто намеренно изменен. Нужны свободные образцы, а свободных образцов, я почитал в заключении, там нету. То, что эксперт написал положительные выводы, видимо, основывался на большом количестве совпадающих признаков, ну я говорю, что большое количество совпадающих признаков не дает оснований для прихода к категорическому выводу при наличии различий каких-либо, которые неоднозначно объясняются на сегодняшний день”.
Васильченко: “Т.е. вы объясняете то, что эксперт пришел к категорическому положительному выводу, экспертной ошибкой?
Смирнов: “С моей точки зрения, наверное, да, скорее всего. Почему? Потому что там написано, что различий не выявлено, а на самом деле они есть, это должно было быть отражено в фототаблице”.
Далее вопросы специалисту задает государственный обвинитель.Прокурор: “Кем был поставлен вам вопрос для дачи вашего суждения?”
Смирнов: “Адвокатом”.
Прокурор: “Вы какое-либо участие принимали в постановке данного вопроса?”
Смирнов: “Ну относительно только … Да нет”.
Прокурор: “Нет? Поясните, эксперту, специалисту вообще разрешено принимать участие в постановке вопроса самому себе?”
Смирнов: “Специалисту? Да, конечно”.
Прокурор: “Это где указано такое?”
Смирнов: “Ну а где это запрещено, вы мне скажите”.
Прокурор: “Я скажу потом, не переживайте”.
Прокурор: “На основании чего вы пришли к выводу о том, что было допущено нарушение порядка отбора образцов почерка? Вы вообще какие-то образцы почерка-то видели, которые были представлены эксперту?”
Смирнов: “Они иллюстрированы”.
Прокурор: “Они иллюстрированы в полном объеме, вы считаете?”
Смирнов: “Нет, они не в полном объеме иллюстрируются”.
Прокурор: “Ну так а почему вы считаете, что были допущены нарушения?”
Смирнов: “Поэтому я и сказал, что я предполагаю о том, что были нарушения”.
Прокурор: “Т.е. делаете предположение?”
Смирнов: “О нарушениях – да, нарушения были на самом деле. Почему я хотел задать вопрос человеку, который присутствовал при отборе образцов [защитнику], – меня прервали”.
Прокурор: “Я правильно понимаю, что вы в большей степени рецензируете заключение эксперта?”
Смирнов: “Нет.”
Прокурор: “Ну вы указываете на допущенные нарушения?”
Смирнов: “Ничего я там не указываю, я указал только то, что по имеющимся фототаблицам не представляется возможным определить исполнителя данной рукописи. Это говорит только о том, что это мое мнение по исследуемому документу”.
Прокурор: “Но при этом вы не располагаете, в каком объеме эксперт, когда делал, экспериментальными образцами почерка, условными, свободными и условно свободными? Вы не знаете о том, какие были представлены…”
Cмирнов: “Да там их, может быть, мешками бывает, как нам в арбитражном суде дают, может быть мешками. Проблема в том, чтобы заключение было иллюстрировано. По иллюстрации показано, что вывод “НПВ” (не представляется возможным). О категорическом выводе там речи быть не может вообще”.
Прокурор: “И по вашей квалификации хотел бы я уточнить. Как я вижу из вашего суждения, что было дано вам разрешение на проведение почерковедческих экспертиз 96-го года аж даже … Повышение квалификации проходили когда-либо, обучение какое-то дополнительное, после 96 года?”
Смирнов: “Нет”.
Прокурор: “Не проходили. Спасибо, нет вопросов”.
Суд задает вопросы специалисту.
Суд: “А вообще уместно и корректно делать какие-либо заключения на основании копии текста?”
Смирнов: “Да, делаются”.
Cуд: “Могло ли лицо, которое вам предоставляло, внести необходимые изменения в эти копии?”
Смирнов: “За достоверность предоставленных материалов отвечает инициатор”.
Суд: “Уместно ли вообще, возможно ли, есть ли методики проведения по копиям почерковедческих экспертиз? Нажим, там, прочее, как это определить по копии?”
Смирнов: “Да, конечно, бывает. Там есть специальные методики по определению исполнителя по представленным копиям. Эти методики используются везде: и в Минюсте, и в Следственном комитете, и в МВД. Везде используются эти методики, они описаны в соответствующей литературе”.
Суд: “ам ставился вопрос такой, что Дюдяева является ли носителем украинского языка, могла ли она писать на украинском языке?”
Смирнова: “Нет, вопросы не ставились…”
Суд: “Не ставились, а почему вы делаете какие-то выводы в своем мнении, заключении, названном вами, в таком случае по этому вопросу?”
Смирнов: “Потому что сам исследуемый текст написан на украинском языке, вот и всё. На основании этого…”
Суд, перебивая специалиста: “И вы решили выйти за пределы предоставленных вам вопросов?”
Смирнов: “Нет, это не за пределы компетенции я выхожу. Это я просто говорю и напоминаю, дело в том, что чтобы написать на этом языке, надо его либо знать, либо не знать, но переписывать. Т.е…”
Суд, перебивая специалиста: “Откуда вам известно, владела Дюдяева украинским языком или не владела?”
Смирнов: “Я просто уточнил, является ли человек носителем. Как это может определиться? Первое: человек учился украинскому языку. Этих данных нет никаких”.
Специалист Смирнов, обращаясь к защитнику: “Я ведь уточнял у вас про украинский язык? Да. Потом спрашиваю, где училась, она говорит, в Ленинграде. В Ленинграде обучают русскому языку, специализированных школ украинского языка здесь нет”.
Суд: “Можете не продолжать, я уже понял”.
Смирнов: “Естественно, потому что для того, чтобы делать что-то на другом языке, надо его знать… Хотя бы как выглядит”.
Суд: “Скажите, дорого стоило исследование ваше? Кто его оплатил?”
Смирнов: “Это не относится к делу вообще”.
Суд: “Ну извините…”
Смирнов: “Извиняю”.
Суд: “Мне интересно”.
Васильченко: “Ваша честь, возражаю против заявленного вопроса…”
Суд: “Дюдяева, Доценко или защита оплатила?”
Смирнов: “Мне без разницы. Это к делу не относится”.
Васильченко: “Это не относится к исследуемому заключению”.
Суд: “Ну я буду, значит, считать, что относится, что не относится, не ваша компетенция. Но оно не безвозмездно проведено?”
Смирнов: “К делу не относится, и я не буду на этот вопрос отвечать”.
Суд: “Не хотите – не надо”.
Смирнов: “Конечно, нет. Как это может повлиять на то, кто выполнял этот рукописный текст или другой человек?”
Суд: “По-разному может повлиять”.
Cмирнов: “Бывает всякое, да”.
По окончании допроса эксперт остается в зале, в связи с чем у суда возникают подозрения в его заинтересованности.
Смирнов: “Я бы хотел вообще послушать с самого начала, что здесь происходит”.
Суд: “Да? Вы каким-то образом заинтересованы в исходе дела?”
Смирнов: “Чисто профессиональный интерес”.
Суд: “ммм… А кто вас попросил прибыть сегодня в суд, с кем приехали, как добирались?”
Смирнов: “Пешком добирался, на метро”.
Суд: “Но суд вас не вызывал, как вы прибыли сюда?”
Смирнов: “Вот обеспечил мою явку адвокат Олеся Васильченко. Позвонила и сказала…”
Суд: “Понятно, присаживайтесь тогда, допросили мы вас”.
Адвокат Подольский ходатайствует о приобщении и исследовании заключения специалиста, на этот раз Жаркова, содержащего разъяснения и являющегося дополнительным по отношению к экспертному заключению Марининой. Позиция Васильченко и подсудимых аналогична, прокурор возражает с теми же аргументами, что все суждение сводится к недопустимой оценке выводов эксперта. «Для соблюдения прав сторон и состязательности процесса» суд удовлетворяет ходатайство, Подольский оглашает приобщенное заключение.
Заключение специалиста-лингвиста Жаркова И.В. от 28.05.2024 г.
Исследование проведено по обращению адвоката Подольского, в распоряжение специалиста предоставлены копии материалов уголовного дела. Из обращения также известно, что сторона защиты полагает выводы экспертного заключения от 16.01.2024 г. недостаточно ясными и полными, что привело к их произвольной интерпретации стороной обвинения и обуславливает необходимость производства дополнительного лингвистического экспертного исследования по вопросам, направленным на разъяснение и дополнение выводов эксперта.
Сведения о специалисте: Жарков И.В., начальник научно-методического отдела РОО «Гильдия экспертов-лингвистов по документационным и информационным спорам», образование высшее филологическое, специалист по структурной и прикладной лингвистике, диплом с отличием, кандидат филологических наук, стаж работы по специальности 35 лет, стаж научной деятельности 37 лет, стаж судебно-экспертной деятельности с 2002 г.
Вопросы:
Выводы:
Подольский: “Полагаем, что данное заключение дополняет заключение эксперта и то, о чем защита говорила в предварительном судебном заседании: основанием для возбуждения уголовного дела послужило именно заключение эксперта, дело, в общем-то, возбуждено в день, когда это заключение сделано, однако объектом исследования в данной экспертизе был именно перевод текста. Т.е. перевод не равно оригинал, а оригинал у нас из материалов дела так и не исследовался”.
Аналогичным образом по ходатайству защитника допрашивается специалист Жарков Игорь Вениаминович. При выяснении оснований для отвода председательствующий делает замечание подсудимым за ответы сидя: «Вставать необходимо, когда отвечаете на вопросы суда, я понимаю, что вы меня не уважаете».
Подольский: “Вами проводилось рецензирование заключения эксперта Марининой или вы проводили самостоятельное исследование?”
Жарков: “Рецензирование не входило в задачи, возникающие из поставленных вопросов. В данном случае, скажем так, те суждения, которые содержатся в моем заключении, являются дополнительными, ну собственно говоря, это явным образом указано в заключении специалиста”.
Подольский: “Перевод текста с иностранного языка на русский и оригинал текста являются тождественными между собой или могут отличаться?”
Жарков: “Да, если мы возьмем, скажем, хотя бы то, что в Гражданском кодексе написано, вот на 19 странице у меня есть сносочка, где цитируются нормы из Гражданского кодекса, перевод и оригинал – это два текста, два разных произведения, перевод является производным произведением от оригинала и автором перевода является лицо, выполнившее перевод, т.е. это два текста с разными авторами, помимо прочего. Соответственно, способы перевода всегда многочисленны, даже если речь идет о т.н. подстрочном переводе, когда переводчик старается максимально воспроизвести те элементы языковой системы языка оригинала, которые имеют аналоги в языке перевода. Даже если это подстрочник, всегда есть возможность выбора синонимических средств, синонимия практически никогда не бывает полной, синонимы в большинстве случаев выражают не тождественный смысл, а смысл частично схожий. Поэтому один и тот же текст можно перевести всегда множеством разных способов, между результатами применения которых будут те или иные смысловые отличия … Поэтому однозначно, перевод текста с иностранного языка на русский и оригинал этого текста никак не являются тождественными объектами исследования”.
Прокурор: “Вы долго и очень подробно приводили ваше мнение о том, какие глаголы использованы в русском языке, в переводе, и о том, что глаголов таких в украинском языке нет, ну, в тексте. Я правильно понял вас? Ну вы говорите, что глагола нет в украинском языке, там, «повесить», а в русском языке данное слово использовалось?”
Жарков: “В конкретном высказывании – да, ну, скажем так, я не вижу глагольной формы какого-либо славянского языка”.
Прокурор: “Украинский язык вообще вы знаете, нет?”
Жарков: “Я не являюсь специалистом по украинскому языку”.
Прокурор: “Вот в таком случае, уважаемый суд, прошу обратить ваше внимание и внимание присутствующих о том, что данный специалист не может давать какие-либо пояснения и суждения о том, какие высказывания содержатся на украинском языке в оригинальной открытке, поскольку данное лицо украинским языком не владеет, все его высказывания об этом уровне носят бытовой характер…”
Васильченко: “Ваша честь, у нас же стадия вопросов, а не оценок”.
Суд, обращаясь к прокурору: “Потом оценку дадите”.
Прокурор: “Почему вы давали себе возможность давать оценку высказываниям на украинском языке: есть содержание глаголов в украинском тексте либо нет?”
Жарков: “Ваш вопрос основан на ложной препозиции. Никакой оценки высказываниям на украинском языке, скажем так, относящейся к области украинистики, я не давал. Я говорил о том, что в одном из высказываний, присутствующих в оригинальном украинском тексте, в переводе этого высказывания…”
Прокурор, перебивая: “Почему вы затронули оригинальный украинский текст?”
Суд: “Ну дайте ответить, ну как писать-то, не перебивайте. Дайте ответить, подождите”.
Жарков: “В украинском тексте присутствует высказывание, в переводе этого высказывания имеется глагольная форма, суждения эксперта Марининой в значительной степени построены на анализе именно этой глагольной формы, и я говорю лишь о том, что какой-либо словоформы, которая могла бы рассматриваться как глагольная форма словоформ какого-либо славянского текста, в оригинальном украинском тексте я не вижу…”
Прокурор: “Вы способны понимать оригинальный украинский текст?”
Жарков: “Это неважно, я не устанавливаю…”
Прокурор:“Это очень важно”.
Жарков: “… я не устанавливаю смысл оригинального украинского текста”.
Прокурор: “Вы сообщили о том, что глагольной формы «повесить» в тексте оригинала не имеется, об этом сообщили участникам процесса и суду. И вы строите ваши суждения именно на этом основании, о том, что экспертом и, в общем-то, переводчиком, неправильно был переведен текст украинского оригинального украинского текста, из-за чего появились глагольные формы, там, «повесить», и прочее, и прочее. Поэтому я вас спрашиваю, почему вы приходите к такому выводу, если вы не владеете украинским языком и не можете давать оценку оригинальному украинскому тексту?”
Жарков: “Понимание оригинального украинского текста, описание этого своего понимания и оценка украинского текста – это одно, а…”
Прокурор: “Вы ответить можете на вопрос, нет?”
Суд: “Не перебивайте же его, ну”.
Жарков: “… а констатация того, что в этом тексте отсутствует словоформа, которая могла бы считаться глагольной словоформой какого-либо из славянских языков, – это другое, поэтому я не позволяю то, о чем вы спрашиваете, почему я себе это позволяю”.
Прокурор: “Очень оригинальный ответ. Еще раз, вы можете понять текст оригинала украинской открытки либо нет? Да либо нет?”
Жарков: “Украинский текст я, скажем так, понять и описать его смысл не могу, но я этого и не делаю”.
Прокурор: “Вы много рассуждали о юридических терминах, поясните, пожалуйста, каким образом, по вашему мнению, если перевод является отдельным авторским произведением, каким образом нам тогда необходимо дать оценку наличию либо отсутствию в нем каких-либо высказываний, побуждающих к чему-либо, если выполнен текст на иностранном языке?”
Жарков: “Если специальные познания для того, чтобы понять украинский текст нужны, необходимо использовать специальные познания человека, который является дипломированным украинистом, специалистом по украинскому языку”.
Суд: “А вам не кажется некорректным оценивать действия следователя по написанию обвинительного заключения, по сути, предъявлению обвинения, текста обвинения?”
Жарков: “Я даю только специальную оценку действиям следователя. Поскольку обвинительное заключение является одним из документов, которые должны выполняться на современном русском литературном языке как государственном языке РФ, то в анализе этого текста, как любого текста любого жанра вообще, есть своя лингвистическая компетенция. Есть, безусловно, правовая составляющая, но есть и лингвистическая. Изучение текста обвинительного заключения, в том числе семантическое его исследование с учетом норм и правил государственного языка, входит в компетенцию лингвиста…”
Суд: “о сути, вы говорите: я, как специалист, хочу дать оценку действиям следователя, правильно ли он изложил обвинение, я вас правильно понял? И вы даете заключение действиям этого следователя, правильно ли она указала в обвинении то или иное высказывание, правильно ли предъявила обвинение, содержится, не содержится там состав преступления?”
Жарков: “Корректно ли следователь Пикова описала вывод эксперта Марининой, корректно ли в продуктах речевой деятельности следователя Пиковой описано смысловое содержание продуктов речевой деятельности эксперта Марининой, не более того”.
Суд: “Не кажется ли вам это странным, это ваша компетенция?”
Жарков: “Не кажется, ваша честь, мне доводилось выполнять экспертизы в том числе по постановлениям судов, в которых объектом исследования являлись разнообразные юридические тексты”.
Васильченко заявляет ходатайство о вызове и допросе экспертов Марининой И.А., Ранзана Ю.С., а также Стеблевой И.В. в качестве специалиста. Несмотря на то, что они уже были заявлены в предыдущем заседании, «в связи со скорым переходом к защите, защита не была готова письменно подготовить данные ходатайства». Стеблева была назначена постановлением следователя в качестве переводчика, по итогам процессуальных действий был оформлен протокол осмотра документа от 30.12.2023 г., к которому приложен перевод текста с украинского на русский, где нет ее подписи, это просто копия некоего документа, оригинал которого отсутствует. При таких обстоятельствах имеются основания для сомнений относительно осуществления перевода Стеблевой именно в том варианте, который имеется в материалах дела. При таких обстоятельствах считает, что необходимо все-таки допросить Стеблеву, привлекавшуюся почему-то в качестве переводчика, что не соответствует целям его привлечения в соответствии со ст. 59 УПК РФ для обеспечения прав участников процесса в случае незнания ими языка, на котором ведется судопроизводство. В данном деле Стеблева должна была быть привлечена для осуществления перевода как специалист, но не в качестве переводчика, поскольку у него немного другая функция по УПК РФ. Помимо отсутствия оригинала перевода, также отсутствует информация и подтверждающие документы о квалификации, образовании Стеблевой. Данные недостатки не устранены информационными письмами некой ИП «Белоусовой» и СПП «Словеса», при этом оригинала информационного письма в материалах дела также нет, только некий образ, копия. Информационное письмо «Словеса» о том, что «да, мы подтверждаем, что она имеет квалификацию», не является действительным подтверждением наличия у Стеблевой соответствующих образования и квалификации.
Эксперт 3 отдела региональной оперативно-технической службы УФСБ РФ по СПб и ЛО Маринина И.А. провела лингвистическую экспертизу текста перевода, при этом подсудимым вменяется размещение открыток с иным содержанием, чем то, о котором идет речь в выводах Марининой. В соответствии с п. 1 cт. 1260 ГК РФ, переводчику принадлежат авторские права на осуществленный им перевод оригинального произведения, пунктом 88 Постановления Пленума Верховного суда «О применении ч. 4 ГК РФ» подтверждается, что авторские права переводчика охраняются как права на самостоятельные объекты авторских прав независимо от охраны прав авторов использованных произведений. При этом в процессе перевода почему-то появлялись различные формы, рифмы, запятые, преобразования, энфазисы, как пояснял уже другой переводчик. Таким образом, перевод является отдельным произведением, соответственно, результатом интеллектуальной деятельности переводчика, а не автора первоначального текста. Выводы эксперта относятся исключительно к производному произведению, созданному переводчиком.
Эксперт 3 отдела региональной оперативно-технической службы УФСБ РФ по СПб и ЛО Ранзан Ю.С. провел технико-криминалистическую экспертизу, установив, что представленная открытка, начинающаяся со слов «Батька наш Бандера» и заканчивающаяся «Новым роком», изготовлена способом струйной печати при помощи полноцветного печатающего устройства (принтера) или МФУ, в связи с чем нельзя исключить, что изготовлена с использованием представленного печатающего устройства марки EPSON, изъятого в ходе обыска у Дюдяевой. Вместе с тем из заключения эксперта не следует, что данная открытка изготовлена на принтере Дюдяевой, там указывается лишь на то, что изготовлена путем струйной печати, «а струйная печать у нас – это просто треть всех принтеров». Для исключения каких-либо противоречий и возможных различных интерпретаций считает необходимым вызов и допрос указанного эксперта.
Подольский также заявляет самостоятельное ходатайство о вызове и допросе в судебном заседании переводчика Стеблевой и эксперта Марининой. В материалах дела имеется лингвистическая экспертиза с указанием, что выводы сформулированы в отношении перевода и не могут распространяться на оригинал. В судебном заседании 11.07.2024 г. допрошенный в качестве кого-то, непонятно кого, Михайлов И.А., у которого не были проверены документы о соответствующем образовании и возможности перевода с украинского языка, подтвердил факт того, что указанный перевод не является дословным.
Суд: “Представил документы, которые мы копии приложили”.
Подольский: “Ваша честь, в копии диплома, которая имеется в материалах дела, не указано, что он где-либо изучал украинский язык, указано, что родился в СПб, несмотря на его заверения, что родился на Украине, и закончил СПбГУ по специальности «иностранные языки». При этом из сведений, полученных из общедоступных источников, он изучал в СПбГУ испанский язык.
…В частности, были добавлены слова «повесить его», которые эксперт приводит в обоснование довода о наличии призыва к враждебным действиям. Просит вызвать и допросить эксперта Маринину для дачи разъяснений о наличии либо отсутствии таких призывов. В ходе предварительного следствия допрос эксперта не производился, несмотря на ходатайство защиты о необходимости такого допроса. Необходимость, в частности, заключается в том, что подэкспертный объект был изменен следователем. В случае неправильности перевода текста, который не подтверждается вообще никакими объективными доказательствами, кроме копии страницы перевода, оригинала перевода в материалах дела также не имеется, экспертное заключение не может содержать данных, относящихся к рассматриваемому делу. Также отсутствуют сведения об образовании самого переводчика и даже о ее существовании в природе.
Невызов экспертов в данном случае приведет к нарушению принципа равенства сторон в представлении доказательств. Так, судом были вызваны все свидетели по списку обвинительного заключения, заседания неоднократно откладывались для обеспечения явки свидетелей обвинения, защита же при отказе в удовлетворении ходатайства будет ограничена в проверке выводов эксперта и правильности перевода текста, не будет иметь возможности оспорить данные выводы посредством получения показаний переводчика и эксперта. Конституционный суд РФ в Определении № 42-О от 25.01.2005 г. сформулировал правовую позицию, согласно которой право каждого обращаться в госорганы и защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом, предполагает не только право подать в госорган и должностному лицу соответствующее ходатайство, но и право получить адекватный ответ. Данная позиция в полной мере распространяется на обязанность суда рассмотреть по существу ходатайство о вызове для допроса эксперта, давшего заключение на стадии предварительного следствия. В соответствии с п. «е» ч. 3 ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах, каждый имеет право при рассмотрении любого предъявленного ему уголовного обвинения допрашивать показывающих против него свидетелей, данная норма гарантирует полноценную возможность допросить свидетелей обвинения в рамках процесса. Так, в Соображениях КПЧ в сообщении №2555/2015 «Тарабердиев против Узбекистана» непроведение допроса большинства свидетелей обвинения, несмотря на соответствующие ходатайства защиты, было признано нарушением п. «е» ч. 3 ст. 14 Пакта. Защита должна иметь равную с судом и обвинением возможность допросить эксперта и переводчика, на документах которых строится обвинения. Отказ в этом приведет к нарушению равноправия, состязательности сторон, права на защиту, норм и договоров РФ.
Суд: “У меня единственный вопрос к защитникам: скажите, пожалуйста, откуда вызывать нам Стеблеву? Мы вызовем с удовольствием. У вас есть данные о том, что она находится вообще на территории РФ?”
Подольский: “У нас, естественно, таких данных нет, но следствие должно было устанавливать…”
Суд: “Откуда вызывать-то, ну вы ж должны сказать”.
Подольский: “СПП «Словеса», Гражданский пр-кт, 22”.
Васильченко: “А если отсутствует на территории РФ, то как же давали подписки?”
Суд: “Ну в настоящий момент, где она находится, не знаю…”
Васильченко: “Нам об этом неизвестно”.
Подольский: “Судя по тому, что в материалах дела нету даже оригинала перевода, ее никогда не было на территории РФ”.
Подсудимые поддерживают все заявленные ходатайства, прокурор полагает, что необходимости в их удовлетворении не имеется, поскольку выводы экспертов являются ясными, понятными, cомнений в их последовательности не имеется, в части вызова Стеблевой необходимости также не имеется, поскольку защита указывает о якобы имеющейся теоретической возможности, что она пояснит, что никакого перевода не осуществляла, данный вывод является надуманным, носит вероятностный характер, почвы под собой объективно не имеет, просит отказать.
Суд отказывает в ходатайствах «ввиду того, что основания для вызова суд не усматривает … помимо этого нет сведений о месте ее [Стеблевой] нахождения, в том числе в заявленных ходатайствах стороны защиты».
Прокурор заявляет, что «обвинение тоже привело человека», повторно явилась эксперт Воробьева, поскольку «при ее допросе в предыдущем заседании возникли неясности, с тем чтобы никаких сомнений у участников процесса не возникло о заключении эксперта», просит повторно допросить указанного эксперта.
Подольский возражает, т.к. не очень понятно, какие основания для ее повторного допроса, «т.е. мы заявляем абсолютно обоснованное ходатайство о вызове и допросе эксперта Марининой, у которой действительно противоречия, там, с переводом, с позицией, – нам отказывают, а гособвинитель приводит второй раз почему-то эксперта и просит ее допросить, потому что ему не понравился первый допрос». Полагает, что в данном случае со стороны гособвинителя идет злоупотребление правом, каких-либо предусмотренных законом оснований для ее повторного допроса защита не усматривает, просит отказать в допросе данного лица.
Васильченко присоединяется, дополняет, что этот же прокурор уже допрашивал Воробьеву, задавал все вопросы, у него вопросов не оставалось, «а сомнения, выраженные кем, в какой форме, и что конкретно имеет прокурор – непонятно». Ею были высказаны сомнения относительно своей экспертизы, «так что мешало эти сомнения развеять или как-то укрепить тому же прокурору в том же судебном заседании?». Считает, что на эксперта уже оказывалось давление, особенно после угроз со стороны прокурора при ее допросе с использованием слов «неполное служебное соответствие» и т.д., тем более непонятно, что конкретно необходимо выяснить и почему прокуратура не могла это сделать в прошлом заседании.
Подсудимые также выступают против допроса, Дюдяева полагает, что было оказано давление.
Ходатайство удовлетворяется, поскольку «остались вопросы к эксперту Воробьевой, которые не разрешены, более того, она прибыла в суд, и оснований для отказа в соответствии с УПК у суда не имеется».
Осуществляется повторный допрос эксперта Воробьевой А.К., проводившей почерковедческую экспертизу на предмет принадлежности почерка во вменяемых открытках Дюдяевой. Надо отметить, что прокурор до начала заседания находился в коридоре рядом с экспертом, совместно репетируя допрос и зачитывая фрагменты из экспертизы, по которым впоследствии задавал вопросы для получения подтверждения достоверности проведенного исследования, также в самом заседании гособвинителем было сказано, что эксперт прибыла в суд, т.к. «ей было дано поручение».
По ходатайству гособвинителя с мотивировкой «лишним не будет» эксперту предъявляется ее заключение, Воробьева ознакамливается, также исследуются и предъявляются на обозрение вещдоки – вменяемые открытки, экспериментальные и свободные образцы почерка Дюдяевой (блокноты). Воробьева подтверждает, что исследовала при производстве экспертизы всё, кроме одной из 4 открыток, далее ей задаются вопросы гособвинителем и иными участниками процесса.
Прокурор: “Подтверждаете ли вы в настоящее время выводы вашего заключения?”
Воробьева: “Подтверждаю”.
Прокурор: “Я бы хотел обратить ваше внимание и процитировать некоторые выдержки из вашего заключения. «В результате раздельного анализа и последующего сравнительного исследования между собой почерка, которым выполнен текст, изображение которого имеется в представленных на исследование открытках, установлено, что они содержат устойчивый, обладающий индивидуальной совокупностью комплекс общих и частных признаков, достаточных для категорического вывода о том, что они выполнены одним лицом». В данной части выводы подтверждаете?”
Воробьева кивает.
Прокурор: «…каких-либо различающихся признаков не установлено, установлены совпадающие общие и частные признаки, существенные, устойчивые, образуют индивидуальную совокупность, достаточную для категорического положительного вывода о том, что текст, начинающийся словами «Батька наш Бандера» и заканчивающийся словами «С Новым роком», изображение которого представлено в исследуемых открытках, выполнен Дюдяевой А.Г.. В данной части выводы экспертизы также подтверждаете?”
Воробьева: “Так да”.
Прокурор: “Мой самый главный вопрос: в прошлом заседании, когда вас допрашивали, у вас были некие сомнения, поясните, пожалуйста, в связи с чем в настоящее время ваша позиция изменилась?”
Воробьева: “Ну, дело в том, что когда я прибыла на судебное заседание, у меня был с собой второй экземпляр заключения, в котором скопированы были не полностью образцы почерка, ну, маленькая часть, которая представлена была в фототаблице, и еще там несколько фрагментов. Поэтому почерк, который содержался в остальных образцах – вылетело вообще из головы”.
По ходатайству Подольского в отсутствие возражений эксперту предъявляется на обозрение якобы изъятый в ходе обыска жилища Дюдяевой и признанный вещдоком эскиз открытки, «начинающийся словами «Батька наш Бандера», в связи с которым она [Воробьева] говорила о сомнениях на первом заседании.
Подольский: “Использовали его в производстве экспертизы?”
Воробьева: “Использовала”.
Подольский: “А вы в прошлом заседании пояснили, что почерк… я вам прямой вопрос задавал: «Вы хотите сказать, что то, что на этом листе, вот на этом эскизе, отличается от почерка на открытках?», вы мне ответили: «Да». Подтверждаете этот ответ?”
Воробьева: “В прошлом судебном заседании, я говорю, я опиралась только на маленький кусочек образцов, которые у меня остались во втором экземпляре экспертизы, и вот, глядя на них, я как бы вот утверждала, что да. А сейчас вот мне предъявили образцы, которые у меня были, когда я исследовала в полном объеме, экспертизу проводила, ну нет, это одно лицо”.
Подольский: “Т.е. вы в третий раз поменяли свое мнение?”
Воробьева: “Почему, в третий? Второй”.
Подольский: “А как часто вы мнение при производстве экспертиз меняете?”
Воробьева: “Ну вот я тогда опиралась на эту часть образцов малую”.
Подольский: “Т.е. вы хотите сказать, что почерк на открытке и почерк в этом образце, он совпадает?”
Воробьева: “Я хочу сказать, что почерк совпадает со всеми образцами, не только на этой открытке”.
Подольский: “ А почему в прошлый раз вы тогда говорили, что с этим образцом не совпадает, если он со всеми совпадает?”
Воробьева: “Ну потому что я смотрела на маленькую часть этих образцов, которые у меня были с собой”.
Подольский: “Если вспомнить ваши показания с прошлого судебного заседания, вы сказали, суд на вас давление оказывал и прокурор на вас давление оказывал о неполном служебном соответствии, угрожал, вы сказали, что «я посмотрела, пришла домой после того, как меня следователь допросил, посмотрела…» … У вас каждый раз показания будут меняться? Мы вас в четвертый раз вызовем, вы нам еще какие-то дадите?”
Воробьева: “Нет”.
Подольский: “ы знаете о содержании ст. 307 УК РФ?”
Воробьева: “Знаю”.
Cуд: “Не надо предупреждать, я уже предупредил эксперта”.
Подольский: “Ваша честь, ну хоть по какому-то эпизоду, либо по прошлому, либо по сегодняшнему допросу, в отношении нее надо возбуждать уголовное дело”.
Суд: “Ну, свои выводы вы в прениях скажете”.
Подольский: “Так каким вашим показаниям, прошлым или сегодняшним, можно доверять?”
Воробьева: “И прошлым, и сегодняшним. Я думаю, что они не совсем расходятся”.
Подольский: “А, т.е. прошлым тоже можно доверять?”
Воробьева: “Я в прошлый раз тоже поддерживала свое заключение и сейчас его поддерживаю”.
Подольский: “Вы говорили, цитирую: «Я бы сейчас отказалась от своего заключения».
Воробьева: “Потому что я использовала только маленький фрагмент этих образцов”.
Подольский: “На вас кто-то оказывал давление с прошлого судебного заседания?”
Воробьева: “На меня никто не оказывал давление”.
Подольский: “Вы просто решили изменить снова свои показания, просто так? Или что, вы посмотрели что-то, прокурор вам позвонил?”
Воробьева: “Прокурор мне не звонил, я увидела сейчас…”
Подольский: “Кто вас пригласил в сегодняшнее судебное заседание?”
Прокурор: “Я пояснил, что я обеспечил явку, защита уважаемая, в чем вопрос? По экспертизе спрашивайте”.
Подольский:”Вы со мной общаетесь?”
Прокурор: “Да, защита, я вам поясняю”.
Подольский: “Через суд, пожалуйста. Я не с вами сейчас разговариваю абсолютно”.
Прокурор: “А я вам поясняю”.
Подольский: “Так есть все-таки отличия в почерке на образцах и в почерке на открытке?”
Воробьева: “Совпадения этого образца с другими образцами есть”.
Подольский: “А отличия?”
Воробьева: “Отличий, которые бы могли говорить о том, что это выполнено разными людьми, нет”.
Подольский: “А какие-то есть?”
Воробьева: “Ну какие-то есть, мы можем на одной бумажке найти отличия”.
Подольский: “Почему вы не отразили в своем заключении эти отличия?”
Воробьева: “Различий с исследуемыми документами нет. Я исследую вот эти открытки, это как исследуемый объект, а образцы – это образцы. Исследуя объем образцов, я пришла к выводу, что они выполнены одним лицом. И сейчас я это подтверждаю, что они выполнены одним лицом”.
Подольский: “Почему в прошлом судебном заседании вы не подтверждали данный вывод? У вас методика поменялась?”
Суд: “Вы уже вопрос задавали, она вам пояснила”.
Подольский: “Ваша честь, мне непонятно, вот абсолютно. Т.е. эксперт у нас меняет мнение каждое судебное заседание и каждые 5 минут. Это не допрос эксперта, это какие-то, я не знаю, сказки из книжки про экспертизу. У меня нет больше вопросов к данному, если можно так его назвать, эксперту”.
Васильченко: “Вы сказали, что вы забыли посмотреть или не полностью посмотрели какой-то фрагмент. В какой фрагмент вы посмотрели и изменили свое мнение, сейчас?”
Воробьева: “Я посмотрела на образцы, которые мне предоставили в полном объеме, вот эти вот записные книжки, да”.
Васильченко: “А где вы их посмотрели?”
Воробьева: “Вот сейчас”.
Прокурор: “Сегодня, Господи”.
Васильченко: “Так вы же сначала пришли, а потом посмотрели”.
Воробьева: “И что?”
Васильченко: “Ну а вы…”
Прокурор, перебивая и повышая голос: “Прокурор обеспечил явку, прокурор задал вопрос, что непонятного, всем всё уже понятно, мне кажется”.
Васильченко: “Ваша честь, у меня возражения на действия прокурора, перебивает, не дает договорить вопрос”.
Суд: “Не перебивайте”.
Прокурор: “Вопросы об одном и том же десять раз!”
Суд: “Об одном и том же тоже не надо вопросы задавать”.
Васильченко: “В какой момент у вас возникло сомнение относительно того, что сегодня вы захотели прийти и сказать, что все-таки категоричный вывод можно сделать?”
Прокурор (агрессивно): “Уважаемый суд, явка была обеспечена данного эксперта, она не захотела прийти, ей дали поручение явиться, что непонятного?! Ей дали указание сюда прийти! Для того, чтобы я спросил у эксперта по сомнениям, что непонятного?!”
Васильченко: “Хорошо, спасибо за ответ специалиста, да”.
Васильченко: “Почему эти различия [почерка] не были отражены в самом экспертном исследовании?”
Воробьева: “Потому что когда я проводила экспертное исследование, этих различий не было установлено, я их установила уже после того, как меня вызвали в суд повесткой, я взяла второй экземпляр посмотреть вообще, что было в экспертизе. И в качестве образцов во втором экземпляре в моих рабочих документах была откопирована только часть малая образцов, понимаете? И глядя на ту малую часть, у меня возникли почему-то сомнения”.
Васильченко: “На сегодняшний день вы усматриваете различия в представленных экспериментальных образцах, условных, условно свободных, с текстами на открытках, в отношении которых вы проводили исследование?”
Воробьева: “Нет… По-моему, я говорила, что с исследуемыми документами нет различий, а различия, я тогда говорила, что может быть вот в этой открытке и остальными образцами … когда я пришла на первый допрос, у меня просто вот в этих рабочих материалах было меньше признаков”.
Васильченко: “Получается, в этом фрагменте различия у вас были, которые у вас остались?”
Воробьева: “Ну, они не проявились…”
Васильченко: “Были или не были?”
Воробьева: “Эти различия не проявились как совпадения в этих конкретных маленьких образцах”.
Васильченко: “В фрагментах, которые у вас остались, различия были, правильно я понимаю?”
Воробьева: “Не было этих совпадений, не проявлялись они, полностью в этих маленьких фрагментах”.
Васильченко: “Какие совпадения?”
Воробьева: “Почерка”.
Васильченко: “С чем?”
Воробьева: “Между вот этим фрагментом-эскизом и вот в этих вот маленьких фрагментиках-образцов”.
Васильченко: “Там не было совпадений?”
Воробьева: “Ну почему не было, были, но какие-то различия вдруг появлялись … Но эти различия, если исследовать полностью образцы, то этих различий не будет”.
Васильченко: “В этих образцах, когда вы посмотрели, вы обнаружили различия, правильно я понимаю? Различия там были или нет, да/нет?”
Воробьева: “Некоторые различия были”.
Васильченко: “Были какие-то различия. Эти различия на сегодняшний день остались?”
Воробьева: “Эти различия, если проводить экспертизу с остальными образцами, они уйдут, их нет”.
Васильченко: “Правильно ли я поняла, что во фрагментах, которые остались у вас, были различия с исследуемыми открытками?”
Воробьева: “Нет”.
Васильченко: “Уже нет, не было различий”.
Воробьева: “Не с исследуемыми открытками, а в образцах между собой”.
Васильченко: “Т.е. образцы между собой различались?”
Воробьева: “Я думала, что да, что вот это вот различие – это другого лица, по маленьким вот этим фрагментам”.
Васильченко: “А вы ставили перед собой поиск различий?”
Воробьева: “Зачем мне ставить поиск различий перед собой. Я должна определить, одним ли лицом выполнены образцы или разными лицами выполнены образцы”.
Васильченко: “А вот при проведении исследования и определении, принадлежит ли одному человеку или другому человеку, вы только совпадения ищете или различия тоже?”
Воробьева: “Различия тоже, в основном ищутся различия, а не совпадения, потому что совпадения могут быть практически в любом…”
Васильченко: “Так в данном исследовании различия вы искали или вы просто не обратили на них внимания, нашли только совпадения?”
Воробьева: “Их не было”.
Васильченко: “Или вы их не искали?”
Воробьева: “Их не было”.
Васильченко: “Различия искали или решили не тратить на это время?”
Воробьева: “Когда проводится исследование, ищутся и совпадения, и различия”.
Васильченко: “Вы различия искали?”
Васильченко: “Ну а как я их могла не искать, если они не установлены”.
Васильченко: “Откуда они появились в маленьких фрагментах?”
Воробьева: “Они не появились в маленьких фрагментах… (обращаясь к суду) еще раз?
Суд (со смехом) : “Ну расскажите еще раз адвокату и всем нам. Появились не различия, а что, я уже сам забыл?”
Воробьева: “Варианты почерка, которые вот в этих маленьких фрагментиках не проявились, а в остальных документах они есть”.
Васильченко: “А зачем вы тогда их себе храните только те маленькие фрагменты, в которых различия есть?”
Воробьева: “Я не храню, в которых есть различия. Я храню часть образцов, часть копий документов, которые были представлены в качестве образцов Дюдяевой”.
Васильченко: “Что вас побудило увидеть какие-то различия между собой в исследуемых документах прийти и сказать, что «я уже сомневаюсь в категоричности своего вывода»?”
Суд: “Ну она уже отвечала на этот вопрос, потому что материалов, которые она посмотрела перед заседанием, было недостаточно, я так понимаю?”
Воробьева: “Да”.
Подольский: “Ваша честь, если бы материалов было недостаточно, эксперт попросил бы показать ему эти материалы, она так не говорила”.
Суд: “Так и надо было поступить, да, я уже не хочу подсказывать гособвинителю, но так и надо было поступить раньше”.
Подольский: “Гособвинителю уже подсказали, он уже эксперта переубедил какими-то своими внутренними методами”.
Прокурор: “Прошу сделать замечание адвокату, эти выводы никак не обоснованы и ничем не подтверждены, уважаемый суд”.
Cуд: “Давайте взаимными обвинениями не бросаться, вопросы задавайте по существу, не повторяйтесь”.
Васильченко: “Вы помните о том, что в прошлом судебном заседании прокурор задавал вам вопросы, ну, даже больше комментарии о неполном служебном соответствии?”
Суд: “Отклоняются эти вопросы, спрашивайте про экспертизу, про процедуру не надо”.
Подольский: “Ваша честь, я предлагаю вызвать эксперта через неделю и допросить заново, чтобы убедиться, что она не изменит свои показания”.
Cуд: “Боюсь, что через неделю дело уже будет рассмотрено”.
Васильченко ходатайствует о предъявлении Воробьевой заключения специалиста Смирнова для возможности задать вопросы, Подольский и подсудимые присоединяются, прокурор заявляет, что «все очень легко и просто: в полномочия эксперта не входит оценка чужого суждения, поэтому если у защиты имеются какие-то вопросы, они вправе задать эксперту, а вот это вот «а давайте посмотрим, поглядим», ну, это не полномочия эксперта», просит оставить ходатайство без удовлетворения.
Ходатайство удовлетворяется, объявляется получасовой перерыв для ознакомления, Воробьевой передается заключение специалиста.
Заседание возобновляется после перерыва, продолжается допрос эксперта-лингвиста.
Васильченко: “По данному заключению [Смирнова] указано, что данные различия выявлены в иллюстрационных картинках, которые в качестве приложения у вас указаны. Скажите, вы данные различия также выявляете или вы не видите данных различий?”
Воробьева: “Я не могу оценивать заключение специалиста, потому что почерковедческая экспертиза – это субъективная экспертиза, там у нас нет никаких технических приспособлений, с помощью которых мы делаем экспертизу, только наши глаза и всё. Он делал заключение по моей фототаблице, а не со всеми образцами он сравнивал и искал различия”.
Васильченко: “Ну вот представляете, получается, что он даже, несмотря на то, что он не смотрел весь объем исследуемого текста, он даже вот в этих трех иллюстрационных картинках нашел аж 8 различий. Вы эти различия видите?”
Воробьева: “Это не различия, а варианты почерка конкретного лица, которые он воспринял как различия, потому что они не проявились в данном объеме образцов, которые были иллюстрированы”.
Васильченко: “Т.е. вы считаете, что это вариационность почерка: все вот эти вот «в», «я», «о», «ш»?”
Воробьева: “Я думаю, что Игорь Николаевич не видел весь объем образцов”.
Васильченко: “Вариационность почерка должна была быть проиллюстрирована в вашей экспертизе?”
Воробьева: “Я выбирала только признаки, которые я считала нужными проиллюстрировать”.
Васильченко: “Т.е. вариационность и какие-то отличительные особенности вы посчитали ненужным?”
Воробьева: “На мой взгляд, вот это были особенности”.
Васильченко: “А в соответствии с методиками, законодательством, обязательно ли отражать какие-то отличительные особенности, в том числе вариационность почерка?”
Воробьева: “Вариационность почерка никак не отразишь. Это одна буква проявляется в этом слове, ну да, эта же буква может проявиться там через 50 слов”.
Васильченко: “Вот у вас буква «о» фигурирует как совпадающий признак, что она выполнена в два движения, а вот если посмотреть на свои иллюстрации, вот я невооруженным взглядом вот любую беру и я вижу, что буковка «о» все-таки одним движением делается, а не двумя”.
Воробьева: “В экспериментальных образцах есть буквы, которые выполнены двумя движениями”.
Васильченко: “Они в единичном случае или в устойчивом?”
Воробьева: “Они повторяются несколько раз”.
Васильченко: “А в экспериментальных образцах есть буковка «о», выполненная в одно движение?”
Воробьева: “Есть и одним движением”.
Васильченко: “А почему вы это не отразили в своей экспертизе, что различаются, получается, все-таки?”
Воробьева: “Ну потому что буква «о», выполненная одним движением, встречается в 100% случаев. Все люди пишут букву «о» одним движением, а двумя движениями – это редкий случай, поэтому я его и проиллюстрировала”.
Васильченко: “А вы предполагаете, что вы могли как раз таки какую-то вариативную форму проиллюстрировать? … К какому заключение и пришел специалист Смирнов, что как раз таки буковка «о» везде в одном движении и в качестве исключения, которое объясняется вариативностью почерка, изображено как два движения … Вы не видите этих различий? … Могу я открыть, показать заключение специалиста?”
Суд: “Давайте откроем, специалиста откроем, где он тут у нас… Какой лист открыть, вот эту открытку?”
Васильченко показывает иллюстрации в экспертизе, Воробьева подтверждает, что на «этих образцах» только одна буква «о» выполнена двумя движениями, а прочие одним, «100% людей пишут так букву «о», «я проиллюстрировала, что у меня выполняется двумя движениями, такой признак есть».
Васильченко: “Вот вы взяли эти кусочки, приложили в качестве доказательств того, что действительно, смотрите, буковка «о» совпадение, но совпадение всего лишь один раз. Все остальные случаи – написание буковки в одно движение. При этом, если мы возьмем все-таки открытку, то здесь, как вы утверждали ранее несколько раз, смотрите, «героям» – два движения, правильно? «Батько» – два движения. Т.е. там норма использовать в два движения … а здесь все-таки минимум 5 штук буковок «о», которые в одно движение … Как так получается, что вы нашли совпадение в одном случае буковки «о», отразили это, что вот, один раз совпало, а все остальные на этом же листе буковки «о» пишутся в одно движение, как так случилось?”
Воробьева: “Для создания иллюстрационной таблицы выбираются образцы, я их сама выбираю из того объема, который мне представлен. В других образцах тоже встречается двумя движениями буква «о», просто я их не брала для иллюстрации, потому что, ну, другие образцы брала. Вот в этом образце проявилась буква «о» – я его взяла за иллюстрацию двумя движениями буквы «о».
Васильченко: “Она там один раз проявилась в качестве исключения”.
Воробьева: “В этих образцах – да, в других образцах…”
Васильченко: “Другие образцы у вас не изображены. Если бы они были бы изображены, вы, наверное, их приложили бы, правильно? Чтобы показать, что вот, действительно буковка «о»…”
Воробьева: “Я не могу приложить в качестве иллюстрации все образцы, которые мне были представлены”.
Васильченко: “Можете ли вы объяснить то, что в исследуемой открытке буковка «о» пишется в два движения во всех случаях?”
Воробьева: “Ну она выполняется и двумя движениями, и одним движением, в этом ничего необычного нет. Человек писал, вот просто вот он, ну, в тот момент писал большую часть двумя движениями”.
Аналогичные вопросы задаются относительно буквы «я», эксперт дает следующие пояснения. Буква «я» в открытке пишется одинаково, можно говорить об устойчивости ее написания, а в экспериментальных образцах как минимум 5 раз пишется по-другому и 1 раз как в открытке. Определила как совпадающий признак указанное единичное написание.
Васильченко: “Можно ли делать категорический вывод в случае, если вы один раз увидели написание тех или иных букв, но при этом когда буквы пишутся все по-другому в 90% случаев?”
Воробьева: “Я сделала категорический вывод”.
***
Васильченко: “Почему вы не обратили внимания на различия написания тех же буковок «я», «о», и не отразили их никак в своей экспертизе?”
Воробьева: “Потому что я принимала их за вариационность почерка одного лица”.
Васильченко: “А почему вы не отразили про вариационность почерка в своей экспертизе?”
Воробьева: “Там звучит фраза: «каких-либо различающихся признаков не установлено», ну, значит, это вот как бы все совпадающие признаки входят в вариационность почерка одного лица”.
Васильченко: “А эта вариационность у вас отражена в заключении в качестве приложения?”
Воробьева: “Вот в данной фототаблице, может быть, неудачно были взяты фрагменты”.
Васильченко: “Почему неудачно?”
Воробьева: “Потому что там единожды только проявился этот признак”.
Васильченко: “Т.е. вы приобщили к своей экспертизе неудачные образцы, где…”
Воробьева: “Я проиллюстрировала то, что я считала нужным проиллюстрировать. И редкие признаки в том числе, которые проявились в образцах почерка и в исследуемом документе”.
Васильченко: “Почему вы не отразили в итоге вариативность почерка в приложении?”
Воробьева: “Она никак не может быть отражена. Там есть фраза «различий, не объяснимых вариационностью почерка, не имеется».
Васильченко: “Нет, у вас написано «необъяснимых различий не выявлено».
Суд: “Там просто «различий не выявлено» написано. (читает) «Каких-либо различающихся признаков не установлено».
Васильченко: “Вот вы сейчас, я вам показываю буковку «о», буковку «я» … там еще буковка «н», «п», «м», «г», «ш» и т.д., и вы говорите, что действительно пишется по-другому, объясняете это вариативностью, но при этом в своем экспертном исследовании вы про эту вариативность и вообще каких-то различающихся признаках речи не ведете, почему?”
Воробьева: “Потому что мной эти признаки не были установлены как различающиеся”.
Васильченко: “А сейчас они вам очевидны?”
Воробьева: “Они мной тоже не установлены. Потому что Юрий Николаевич делал заключение по моей фототаблице, а не работал с полным объемом материала, образцов, где эти признаки проявляются в большей степени”.
Васильченко: “А почему вы про эту большую степень не отразили в своем заключении и использовали те, где в меньшей степени проявляются эти признаки?”
Воробьева: “Потому что они наиболее информативны”.
Васильченко: “Вы говорите, что причина, почему вы пришли на прошлое заседание и поменяли свое мнение, и начали сомневаться, что почерк принадлежит Дюдяевой и не можете сделать в категорической форме вывод о том, что Дюдяевой принадлежит, – это те фрагменты, в которых вы увидели некие различия, потому что у вас не было полного объема всех документов, правильно? … Почему вы не отразили в этом тексте, в этой иллюстрации, эти различия, которые вызвали у вас сомнения?”
Воробьева: “Потому что иллюстрации подлежат совпадающие признаки, а не различия”.
Васильченко: “Различия, выявленные, подлежат иллюстрации в качестве приложения?”
Воробьева: “Подлежат”.
Васильченко: “Вами их не выявлено?”
Воробьева: “Не выявлено”.
Васильченко: “Но во фрагменте вы их все-таки видели? Буковка «я»?”
Воробьева: “Вы понимаете, что вы меня спрашиваете по образцам, а я говорю про то, что различия, если бы были выявлены, которые были бы несущественны, они бы иллюстрировались относительно исследуемых документов, а не относительно образцов друг друга”.
Васильченко: “Почему вы не отразили в своем экспертном заключении наличие таких отличий, вообще их никак не исследовали?”
Воробьева: “Ну конечно, я исследовала полностью, как я их могла не исследовать? Различия не исследуются, если их нет”.
Васильченко: “А как вы объясняете тогда?”
Воробьева: “Как вариант. Я иллюстрировала совпадающие признаки”.
Васильченко: “Вариационность в экспертизе у вас в итоге была отражена или нет в качестве различия?”
Пауза
Прокурор: “Вариационность является различием?”
Васильченко, обращаясь к прокурору: “Можно Я задам вопрос?”
Воробьева, отвечает на вопрос прокурора: “ет”.
Прокурор: “Вот, всё, ответ получен. Я помог сформулировать ваш вопрос, который непонятен”.
Васильченко: “Спасибо большое”.
Прокурор: “Обращайтесь”.
Васильченко: “Почему вы не отразили в экспертизе вариативность той же буквы «я», например?”
Прокурор: “Господи”.
Воробьева: “Как я могу отразить вариативность буквы «я», если вот у меня есть вот эта буква «я» совпадает с буквой, которая написана в исследуемом документе?”
Васильченко: “Так она один раз совпадает”.
Воробьева: “Но она совпадает”.
Васильченко: “Но в остальных 90% случаев она не совпадает…”
Воробьева: “Но совпадает”.
Васильченко: “Почему вы это не отразили в своей экспертизе? Буковка «о» та же самая. Один раз… ну, понимаете, можно нечаянно писать-писать-писать и просто по-другому написать в качестве исключения, но вы говорите, насколько я понимаю, о том, что чтобы сказать о том, что совпадения есть какие-то, они должны не в качестве какого-то исключения эти совпадения быть, а они все-таки должны устойчиво проявляться с изначальным текстом и с тем, который вы сравниваете…”
Суд, перебивая: “Ээто вы сейчас убеждаете эксперта?”
Васильченко: “Это я задаю вопрос, “правильно ли я понимаю”.
Суд: “Это не вопрос, это ваше утверждение. Я уже устал слушать ваше выступление, давайте задавайте-ка вопросы и я их буду отклонять, потому что вы всё уже спросили. И 150 раз одно и то же не надо спрашивать”.
Васильченко: “Просто я не получаю четких ответов, и каждый раз, считаю, эксперт уходит от ответов”.
Суд: “Ну извините, какие эксперты, какие есть ответы”.
Васильченко: “Для того, чтобы установить совпадение, признак должен устойчиво проявляться?”
Воробьева: “Должен устойчиво проявляться”.
Васильченко: “Вы в качестве совпадающего признака увидели исключение, а не устойчивые какие-либо признаки”.
Воробьева: “Потому что это редко проявляющийся признак”.
Васильченко: “Для ответа на вопрос, принадлежит или не принадлежит конкретному человеку, важнее совпадения или важнее различия?”
Воробьева: “Важнее различия”.
Васильченко: “Угу, различия важнее…”
Пауза
Суд: “Боюсь спросить, всё уже, нет?”
Васильченко: “Ну, мы видим, специалист видит, эксперт видит эти различия, но никак не отражает в своей экспертизе, поэтому я уже просто… Я уже всё”.
Подольский: “Вот вы сказали, что, просмотрев сегодня свободные образцы, экспериментальные образцы, и вас озарило, и вы поменяли выводы с прошлого заседания. Можете показать в свободных, экспериментальных образцах вот те детали, по которым вы к своим выводам сегодняшним пришли? Где буква «я», вот, определенным образом написана, как в открытке; где буква «о». То, что вы сейчас поясняли, что по этим образцам вы видите, что это всё ее почерк?”
Воробьева: “Могу”.
Подольский: “Ваша честь, разрешите продемонстрировать…”
Прокурор, вполголоса обращаясь к эксперту: “Вы это всё не обязаны … я вам разъясняю, что это не …
Васильченко: “Подождите, прокурор сейчас…”
Прокурор: “Что прокурор делает, поясните?”
Васильченко: “Говорит, что делать эксперту, а что не делать”.
Подольский: “Вы консультируете эксперта”.
Васильченко: “Консультация прокурором эксперта”.
Прокурор: “Очень жаль”.
Суд игнорирует поведение прокурора, подзывает участников к своему столу, открывает и представляет на обозрение материалы дела, после чего эксперту задается очередная серия вопросов про способы написания различных букв, допрос становится все более эмоциональным и превращается в малопонятный сумбур в стиле:
Суд: “На листе 7, есть там буква «о» с двух движений? Или нету?”
Васильченко: “Буковки «о», «ю» показывает, «о» – нет”.
Суд: “Ну «ю» из двух движений, хорошо. Дальше”.
Воробьева: “Потому что буквы «ю» овал пишется точно так же, как у буквы «о», это одно и то же”.
Васильченко: “А зачем нам смотреть буковку «ю» вместо того, чтобы посмотреть буковку «о»?”
Прокурор: “Вам дан ответ, что это то же самое, что «о».
Васильченко: “… вместо того, чтобы посмотреть буковку «о» и буковку «я»?”
Прокурор: “Вам отвечают, вам ответили”.
Васильченко: Зачем?”
Прокурор: “Вам ответили. Вы понимаете ответ, нет?”
Подольский: “Нет”.
Суд: “Да не надо убеждать никого, достаточно диалогов … Пожалуйста, ищите, есть еще там буква «о» или нету”.
Васильченко: “А зачем вы смотрите буковку «ю»? Анжелика Константиновна, отвечайте, пожалуйста, на вопрос, не нужно искать буковки «ю». Буковка «о»”.
Воробьева: “Я ищу букву «о», попадаются буквы «ю»”.
Подольский: “Так вон много букв «о»”.
Суд: “Дайте мне посмотреть, где в каком месте, покажите пальцем. Я не могу уже ваш треск слушать”.
По результатам данной дискуссии эксперт дополняет ранее высказанную мысль тем, что совпадение в написании «о» устойчиво и не является единичным, т.к совпадает еще и с написанием буквы «ю».
Суд в адрес Васильченко на повышенных тонах: * “Вы оказываете давление на эксперта, я вижу, вы хотите убедить его в своей позиции. Я пока вижу подтверждение ее слов, вы хотели найти буквы «о» – она нашла буквы «о», вас не устроили буквы «о», буквы «ю» нашли, буквы «ю» вас не устраивают, что еще вы хотите? В каких образцах еще найти эту букву «о»? Давайте в блокнотах поищем буквы «о» еще”.
Васильченко: “Я хочу ответ на вопрос: для того…”
Прокурор: “Вам ответили”.
Васильченко: “Можно я вопрос задам?”
Суд: “Давайте”.
Прокурор: “Вам уже ответили”.
Суд, обращаясь к прокурору: “Подождите, не надо, я веду процесс, не вы”.
Васильченко: “Для того, чтобы говорить о совпадении, в образцах устойчиво должен этот признак проявляться или исключительно? Ответьте на вопрос: устойчиво или исключительно?”
Воробьева: “Устойчиво, и он здесь проявляется”.
Васильченко: “В данном случае устойчиво ли проявляется написание буквы «о» в одно движение?”
Воробьева: “Проявляется устойчиво. И в два движения в меньшей степени, но проявляется”.
Васильченко: “Устойчиво в данном случае проявляется в одно движение написание буквы, правильно?”
Воробьева: “Да”.
Васильченко: “А в два движения в качестве исключения?”
Воробьева: “Не сказала бы, что в качестве исключения”.
Васильченко: “Давайте блокноты посмотрим, как буковка «я» в блокнотах отражена”.
Воробьева: “Ну она так же, как в этом самом, в экспериментальных образцах”.
Васильченко: “Т.е. не так, как в открытке, которая вам на исследование была представлена?”
Воробьева: “Нет, вы уже тут запутали…”
Суд: “Всех”.
Васильченко: “Здесь буква «я» как в открытке?”
Воробьева: “Здесь не такая”.
Васильченко: “Не такая. А как вы это объясняете?”
Воробьева: “В качестве проявления признака, совпадающего с открыткой, с эскизом открытки”.
Васильченко: “ … здесь написано так же, как в открытке, которая вам была представлена на исследование?”
Воробьева: “Как в открытке не написано так же”.
Васильченко: “Ага, всё, спасибо, нет вопросов”.
Cуд: “Отлично, присаживайтесь”.
Дюдяева: “Я бы хотела еще раз уточнить, какое учебное заведение вы закончили по специальности, и ваш опыт работы, хотелось бы очень знать”.
Суд: “Отклоняется вопрос, поскольку этот вопрос уже выяснили”.
Дюдяева: “Ну, мне просто хочется тогда добавить, что вы профнепригодны…”
Суд: “Вы свои оценочки, слышите меня, оценки дадите в прениях сторон, а говорить специалисту, что она профнепригодна, – это уже начинает смахивать на оскорбление”.
Подольский: “Ваша честь, при прошлом допросе прокурор себе такие же, собственно, вещи позволял”.
Суд: “Непозволительно, в следующий раз сделаем и ему замечание”.
Васильченко: “В прошлом судебном заседании вы сказали, что считаете, что по делу необходимо произвести дополнительную экспертизу. В настоящее время вы считаете, что нужно провести дополнительную экспертизу?”
Воробьева: “Это не входит в уровень моей компетенции”.
Васильченко: “Вы говорили на прошлом судебном заседании о необходимости провести?”
Суд: “Я отклоняю этот вопрос, это не вопрос к эксперту. Это не ее, проводить, не проводить, это ее, что ли, будет она принимать решение, щас возьмет, там, и от руки напишет постановление о назначении экспертизы”.
Допрос эксперта завершается, после чего защита продолжает заявлять ходатайства, Подольский просит о назначении по делу лингвистической экспертизы. В материалах дела имеется лингвистическая экспертиза, в которой эксперт пришел к выводу, что в представленном на исследование тексте перевода, начинающегося со слов «Отец наш» и заканчивающегося словами «Новым годом», содержится призыв к насильственным враждебным действиям в отношении Президента РФ. При этом экспертиза является неотносимым доказательством, полученным с нарушением закона, поскольку была назначена и проведена не по вмененному тексту открытки, а переводу, при этом защитой ставится под сомнение и законность привлечения переводчика. В соответствии с ч. 2, 3, ст. 18, ч. 1 cт. 59 УПК РФ, привлечение переводчика к участию в деле возможно только для помощи участникам, не владеющим или недостаточно владеющим языком, на котором ведется производство по делу. В данном же случае переводчик подменил эксперта-лингвиста, владеющего украинским языком, а эксперт в свою очередь выполнил исследование не предмета экспертизы, а производного произведения переводчика. При этом в тексте перевода эксперт нашел призыв к насильственным враждебным действиям в отношении Президента РФ, однако не установлено, есть ли такие призывы в самой открытке, размещение которой вменяется подзащитному. Более того, ни судом, ни следователем не проверено образование переводчика, факт изучения им украинского языка, соответствующих документов в материалы дела не представлено. Допрошенный специалист Михайлов также документов об изучении украинского языка не представил, более того, показал при ответах на вопросы, что письменные правила украинского языка он не знает. Кроме того, в материалах дела отсутствует оригинал предоставлявшегося эксперту перевода, «т.е. кроме отсутствия документов переводчика, отсутствует и сделанный ею перевод». Специалист Жарков также подтвердил подмену объекта исследования в экспертизе. Подэкспертный объект был выбран неправильно, чем был нарушен закон. Так, переводчик привлечен в нарушение ст. 18, 59, 169 УПК РФ, его услуги были оказаны при отсутствии оснований для участия в производстве по уголовному делу, экспертиза перевода текста спорной открытки не может являться доказательством ничьей вины, за исключением разве что самого переводчика. Таким образом, необходимо назначение лингвистической экспертизы текста открытки с постановкой вопроса: содержится ли в представленном на исследование тексте открытки, начинающемся со слов «Батька наш», заканчивающемся словами «Новым роком», лингвистические признаки призывов к насильственным и/или враждебным действиям в отношении каких-либо лиц? Если да, то что это за лица? На основании изложенного просит назначить по уголовному делу новую судебную лингвистическую экспертизу, проведение которой поручить экспертам ФБУ «Северо-Западный региональный центр судебной экспертизы».
Васильченко и подсудимые поддерживают, прокурор просит отказать, т.к. экспертное заключение является относимым, допустимым, полностью согласуется с иными материалами дела, «то сомнительное суждение специалиста, которое было сегодня нам представлено, не может являться основанием для назначения новой экспертизы», затронутые защитником вопросы касаются оценки доказательств и подлежат рассмотрению судом при принятии итогового решения.
Ходатайство оставляется без удовлетворения, т.к. «суд считает имеющиеся по делу экспертизы достаточно ясными и полными, необходимости в проведении какой-либо иной экспертизы не усматривает».
Следующее ходатайство касается вызова экспертов, проводивших техническую экспертизу. В материалах дела имеется фотопортретная техническая экспертиза видеозаписей, где эксперты делают выводы, основанные на их предположениях, о том, что именно Доценко размещал на товарах открытки, тем самым совершил инкриминируемое преступление, при этом какими-либо научными данными это предположение не обосновано. В самом заключении указано, что эти действия Доценко совершил предположительно, в частности, исходя из заключения эксперта, не представляется возможным установить, было ли на видеозаписях запечатлено размещение открыток в продукции гипермаркета «Лента», по причинам, изложенным в исследовательской части заключения: «в связи с удаленностью от камеры видеонаблюдения мужчины в серо-зеленой куртке, а также в связи с тем, что преимущественно на видеозаписи мужчина повернут к камере спиной или правым боком, поэтому на видеозаписи изображения открытки не наблюдается». После этого эксперт делает абсолютно предположительный вывод, не основанный на его специальных познаниях, в частности «тем не менее по характеру действий мужчины, нетипичных для действий покупателя магазина, таких как взять предмет, заглянуть внутрь, отвернуться, потрясти, положить предмет на место, взять его, развернуть, положить обратно, из скрытности мужчина постоянно озирается по сторонам, – по этим признакам можно предположить, что мужчина вкладывает внутрь продукции гипермаркета ООО «Лента», которую взял с полки, некий предмет, по своим габаритным характеристикам не изменяющий внешние характеристики товара, небольшого размера и плоский». Исходя из данного предположения, непонятно, как эксперт пришел к выводу, что мужчина мог положить в указанный предмет некий предмет, если эксперт при исследовании не мог установить, что такой предмет в принципе имеется на видеозаписи. Кроме того, в исследовании указывается: «исходя из того, что мужчина находится в отделе магазина, где располагаются товары, связанные с бытовой химией, и товары для дома, вероятно, что мужчина берет в руки полотенце, скатерть или салфетку в фабричной упаковки». В ходе предварительного следствия допрос эксперта не производился, несмотря на заявленное защитой ходатайство, необходимость чего, в частности, заключается в том, что эксперт обосновал свое заключение исключительно предположениями, не устранены сомнения в объективности данного заключения. Более того, заключение содержит сведения о товарах, с которыми производились т.н. манипуляции, при этом ни один из них не присутствует при описании события рассматриваемого дела. Неясно, каким образом научное исследование было подменено в заключении эксперта его предположениями о возможных действиях Доценко, указанные противоречия должны быть устранены путем допроса эксперта либо назначения повторной экспертизы. Просит вызвать и допросить экспертов Овчинникову Е.Н., Воецкую А.Н. с целью устранения сомнений в их объективности.
Из участников возражает лишь прокурор, полагая, что необходимо отказать, заключение является подробным, последовательным, подлежит оценке судом в совещательной комнате.
Суд оставляет ходатайство без удовлетворения ввиду того, что «имеющиеся в деле экспертизы являются достаточно ясными и полными, а несогласие стороны защиты с заключениями экспертов не является безусловным основанием для вызова и допроса экспертов, более того, ранее подобные ходатайства заявлялись и повторное их заявление является искусственным затягиванием процесса».
Далее защитником заявляется ходатайство об истребовании видеозаписей из магазина «Лента». В деле имеются видеозаписи, отслеживающие перемещение Доценко, рассматривающего товары в «Ленте», его приезд в магазин, выход из него, а также видеозаписи, на которых лицо либо лица неопределенного пола заходят в магазин, совершают покупки, уходят из магазина. При этом следствием не представлены полные видеозаписи происходящего в магазине «Лента», на которых бы было видно лица посещающих магазин, лицо, обнаружившее первую открытку. Исследовав данные видеозаписи, суд может, в частности, установить момент, когда была обнаружена первая открытка, учитывая расхождения в показаниях свидетелей относительно времени ее обнаружения. Так, свидетель Калинчук указывает в своих показаниях, что ему было об этом сообщено около 17:00 28.12.2023 г. При этом Доценко, согласно видеозаписи, зашел в магазин «Лента» спустя 3 часа после этого времени, т.е. вменяемые действия совершить не мог. Время его приезда в магазин также подтверждается показаниями свидетелей Денисовых. Таким образом, в деле содержится ряд противоречий, требующих проверки и вызывающих обоснованные сомнения в виновности обвиняемого. Просит истребовать видеозаписи из магазина «Лента» за период времени с 00:00 по 22:00 28.12.2023 г., т.к. они могут устранить противоречия в показаниях свидетелей и изобличить лиц, совершивших вменяемые действия.
Суд: “Сергей Викторович, а вы считаете, там они хранятся бесконечно, эти записи? Ну просто вот логично подумать”.
Подольский: “Я полагаю, что они были сохранены по запросу следствия”.
Cуд: “А, сохранены, думаете. Т.е. точно не знаете?”
Подольский: “Абсолютно нет, ваша честь, это работа следствия была”.
Прокурор возражает, полагая, что ходатайство не направлено на установление истины по делу, поскольку защитником искажаются показания свидетеля Калинчука, сообщившего, что его приятель Коллегов вернулся домой в вечернее время, более подробные показания сообщил сам свидетель Коллегов и иные свидетели по данному делу. Время совершения преступления подробно установлено следователем, описано в обвинительном заключении, каких-либо противоречий в данной части не имеется.
Кто-то из слушателей хлопает после сказанного прокурором, в связи с чем последний обращается к суду, прося «объявить замечание, какие-то звуки там происходят, считаю, что нарушение порядка», однако хлопавшая женщина добровольно удаляется из зала, сказав: «Главное, не бандитов посадить, еще кого-то, а хороших людей», на что судья отвечает предупреждением: «Будете выступать сейчас, мы доступ вообще закроем в зал … еще и выслушивать всякие гадости такие».
Ходатайство оставляется без удовлетворения «ввиду того, что истребование из ООО «Лента» видеозаписей с камер видеонаблюдения не будет способствовать установлению обстоятельств, подлежащих доказыванию по делу с учетом того, что в деле имеются видеозаписи в достаточном количестве, касающиеся указанных обстоятельств, вмененных в вину обвиняемым».
Подольский просит приобщить распечатанную информацию из открытых источников в сети «Интернет» в отношении допрошенного на прошлом заседании в качестве специалиста Михайлова И.А.: копия информации о его дипломе СПбГУ с темой работы «Перевод книги с испанского языка», размещенное им резюме на сайте, в котором он не подтверждает свое знание украинского. «С учетом того, что документов каких-либо о знании его украинского языка в материалах дела не представлено, полагаю, что данные доказательства имеют значение для дела».
Прокурор: “У меня вопрос к защитнику по поводу документа, который просит приобщить: пустой документ, что мы будем приобщать?”
Подольский: “Это распечатка полностью в сети «Интернет», я не стал вырезать…”
Прокурор, перебивая: “Это «Найти переводчика», я не вижу никого…”
Подольский: “Можно я закончу ответ на ваш вопрос? Почему вы меня все время перебиваете?”
Прокурор: “Что подтверждает данный документ, можете пояснить?”
Подольский: “Еще раз повторить?”
Прокурор: “Да, еще раз”.
Подольский: “Еще раз повторяю: я распечатал полную информацию, просто взял из сети «Интернет», да, нашел эту информацию, распечатал полностью с сайта ее. Отдельно зашел в анкету, которая была размещена самим Михайловым, и распечатал ее. Поэтому в данном случае эти документы стоит рассматривать все вместе”.
Прокурор заявляет, что «источник получения данной информации не подтвержден, информация не заверена, официальный источник данной информации никоим образом защитником не обоснован, поэтому полагаю, что оснований доверять данной информации у нас нет оснований», в удовлетворении просит отказать.
Ходатайство оставляется без удовлетворения «ввиду того, что приобщение данных бумаг не будет способствовать установлению обстоятельств, подлежащих доказыванию по делу, кроме того, происхождение данных документов не может свидетельствовать о их достоверности; проверить их тоже довольно сложно будет, что там в «Интернете» печатают, все что угодно».
Прокурор в качестве дополнения к судебному следствию просить приобщить документы в отношении переводчика Стеблевой, «которая так сегодня волновала сторону защиты»: документы из СПП «Словеса» о том, что она являлась переводчиком с украинского языка с мая 2014 по декабрь 2023 гг., является уроженкой Украины, этнической украинкой. Подтверждают ее владение русским и украинским языками, была протестирована при собеседовании, «удовлетворяет полному и достоверному переводу». Также анкета Стеблевой: место рождения г. Лозовая Харьковской области, национальность: украинка, украинский язык родной, образование высшее, владение языками: украинский и русский, о чем выдано удостоверение, «и также копия паспорта указанного лица».
Представленные гособвинителем документы передаются на ознакомление защитникам и подсудимым.
Суд: “Можете показать подсудимым в принципе тоже документы, только не отдать им, а показать просто, наверное, а то они порвут”.
Доценко: “Мы съедим”.
Подольский возражает против приобщения «по одной простой причине: я не понимаю, почему копии документов некой СПП «Словеса» заверены прокурором СПб».
Прокурор: “Данный документ был представлен УФСБ России по СПб и ЛО, я снял с них копии, лично заверил своей печатью, оригиналы вернулись в ФСБ России в контрольное дело”.
Васильченко «в целом» не возражает, поскольку никакого информационного смысла данный документ не несет по той простой причине, что, во-первых, он не заверен СПП «Словеса», «в чем проблема с учетом того, что ИП «Белоусова», я так понимаю, в СПб находится», если СПП «Словеса» погуглить, также указано, что организация находится в СПб, в чем проблема была бы получить…».
Прокурор, перебивая и повышая голос: “Я давал пояснения по поводу заверения документов, то, что вы прослушали, знаете, это как бы не мой вопрос…”
Суд: “Давайте не пререкаться, позицию высказывают, она высказывает свою позицию, ради бога”.
Васильченко продолжает и говорит о том, что данный документ никоим образом не предоставляет информацию об образовании данного переводчика, каких-либо дипломах, «подтверждение от ИП «Белоусовой» некой, оригиналов даже подписи, печати нет которых у прокуратуры, не может являться источником подтверждения квалификации и образования. Документ об образовании – это главное, на что нужно ориентироваться, это информационное письмо как ничего из себя не представляло, так и не представляет, и это противоречие относительно того, что в материалах дела нет документов об образовании, никак не устраняет». Представлен паспорт, вместе с тем не представлен документ о проживании и регистрации в РФ, об этом ничего неизвестно, «плюс высказываются предположения о том, что может не находиться на территории РФ», возникает вопрос, если текст перевода представлен только в копии без ее оригинальной подписи, то каким образом подписи появились в протоколе осмотра, не были ли они подделаны?
Доценко заявляет, что «я тоже такой же переводчик, так что могу взять и переводить прямо с листа», Дюдяева также присоединяется к позиции защитников.
Суд прерывает Васильченко, сказав «это еще не прения, я уже выслушал вашу позицию, присаживайтесь, пожалуйста», удовлетворяет ходатайство прокурора, приобщает и исследует представленные документы.
Суд выясняет у участников наличие дополнений к судебному следствию, Доценко заявляет, что в Харьковской области говорят на суржике, «вот она такой примерно переводчик».
Более дополнений не имеется, объявляется перерыв 15 минут для подготовки к прениям.
После перерыва и до начала прений судья ставит на обсуждение судьбу вещественных доказательств, прокурор заявляет, что выскажется об этом в прениях, что предусмотрено речью гособвинителя, Подольский говорит, что передать подсудимым вещи по принадлежности, хранящиеся в материалах дела хранить при материалах дела, Васильченко высказывается за возвращение представляющих материальную ценность и хранение всего остального при деле, Доценко в итоге соглашается с позицией второго защитника, Дюдяева просит вернуть ей все изъятые вещи.
Выступление прокурора в прениях
Квалификация действий подсудимых является верной, полностью получившей свое подтверждение в ходе проведенного судебного следствия. Подсудимые вину не признали, показав, что посещали гипермаркет «Лента» 28.12.2023 г. только с целью приобретения товаров, вместе с тем вина подсудимых полностью подтверждается совокупностью собранных по делу доказательств. Показания свидетелей, специалиста и эксперта являются последовательными, непротиворечивыми, согласуются между собой и бесспорно указывают как на событие преступления, так и на совершивших их лиц – подсудимых, также полностью согласуются с письменными материалами уголовного дела.
Таким образом, исследованными материалами уголовного дела установлена причастность подсудимых к совершению инкриминируемого преступления, собранные доказательства являются относимыми, достаточными и допустимыми. «В свою очередь к показаниям подсудимых о непричастности к инкриминируемому преступлению – прошу суд отнестись критически, поскольку они не являются последовательными и содержательными, считать способом защиты. На несостоятельность их показаний также указывают принятые меры конспирации, длительное нахождение в гипермаркете при совершении единичных покупок, передвижение по магазину различными маршрутами, совершение манипуляций с товарами в различных отделах магазина, где впоследствии были обнаружены изъятые открытки. В свою очередь последовательность и согласованность действий подсудимых прямо указывает на их плановость и наличие предварительной договоренности на совершение преступления, что в свою очередь указывает на совершение преступления группой лиц по предварительному сговору». Представленные защитой заключения специалистов каких-либо самостоятельных выводов не содержат, направлены на опровержение представленных обвинением экспертных заключений.
В качестве смягчающих наказание обстоятельств просит учесть состояние здоровья подсудимых и их близких родственников, наличие положительных характеристик, грамот, благодарностей, отягчающим обстоятельством в соответствии с п. «в» ч. 1 ст. 63 УК РФ является совершение преступления в составе группы лиц по предварительному сговору.
Вместе с тем, учитывая повышенную общественную опасность совершенного преступления, цели и мотивы подсудимых, полагает, что в целях их исправления и предупреждения совершения новых преступлений будет справедливым назначение наказания исключительно в виде реального лишения свободы на значительный срок с отбыванием в исправительной колонии общего режима. Оснований для признания назначенного наказания условным не имеется в силу положений “а.1” ч. 1 cт. 73 УК РФ, а равно не могут быть применены положения ч. 1 ст. 64 УК РФ в силу ч. 3 ст. 64 УК РФ.
Судьба вещдоков: подлежит конфискации в доход государства транспортное средство (автомобиль Дюдяевой) в связи с использованием подсудимыми как средства совершения преступления, а также принтер EPSON, использованный при изготовлении открыток. Коробки конфет вернуть по принадлежности, диски, открытки, лист бумаги с эскизом рисунка хранить при материалах дела. Флэш-накопитель, платок, записная книжка, блокноты, картина, листовки на политические темы, куртка, карта «Ленты» – уничтожить.
Просит признать Доценко и Дюдяеву виновными и назначить каждому наказание в виде 4 лет лишения свободы с отбыванием в ИК общего режима.
Выступление в прениях адвоката Васильченко
Диспозиция вменяемой статьи выражена в достаточно сложной конструкции, имеет двойную отсылку в другим нормам УК РФ и иному законодательству РФ. Сама по себе эта логическая цепочка уже вызывает сложности в определении того, подходят ли те или иные действия под диспозицию данной нормы. Кроме сложности в самой форме статьи, в которой нужно прям вот эту логическую цепочку отслеживать и держать в голове, еще и состав преступления тоже достаточно сложный. Как выглядит, по мнению обвинению, этот состав? Создала открытку, распространила в магазине «Лента», всё это в группе лиц по предварительному сговору, содержание открыток переведено на русский язык, с этого перевода сделана экспертиза, пришедшая к выводу о содержании в тексте перевода призыва к насильственным враждебным действиям (повешению) в отношении Президента РФ. И вот эту вот логическую цепочку, каждое обстоятельство, следствие вообще-то должно было доказать. Защита считает, что следствие с этим не справилось, при этом в уголовном судопроизводстве должен использоваться критерий «вне разумных сомнений» с учетом презумпции невиновности.
Наличие или отсутствие призывов. Лингвистическая экспертиза Марининой не может быть относимым доказательством ввиду того, что она сделана в отношении текста перевода распространенных открыток, а не оригинал. Кроме того, в процессе перевода, по смыслу гражданского законодательства, было создано новое производное произведение, являющееся результатом интеллектуальной деятельности переводчика, а не создателя открыток. Выводы экспертизы относятся исключительно к производному произведению, созданному переводчиком Стеблевой и ни в коем случае не к открыткам, вменяемым подзащитной. Более того, на производность указывает множество признаков, в том числе привнесение в текст рифмы в процессе перевода, что только подтверждает уникальность производного произведения, созданного переводчиком. В оригинальном тексте нет ни рифмы, на запятой, ни слова «его», ни глагола «повесить». У защиты не было возможности установить причины данных изменений, т.к. переводчик Стеблева не была допрошена в ходе судопроизводства. Это также не смог пояснить допрошенный по неизвестным причинам вместо нее сторонний специалист-переводчик Михайлов, путавшийся в своих показаниях и несколько раз по разному переводивший фразу «Путиняку на гиляку». Так, изначально он перевел эту фразу как «Путиняку на ветку повесить», потом в его переводе появилась запятая после слова «путиняку» и местоимение «его», что специалист обосновал трансформацией и необходимостью использования энфазиса для какого-то усиления. В чем была необходимость применять данный прием и можно ли было обойтись без него, для защиты так и осталось невыясненным обстоятельством. Получается, даже Михайлов немного по-другому перевел данную фразу, сказал, что будет не «путиняка», а «путиняку». Различный перевод, естественно, объясняется тем, что как раз таки это интеллектуальная деятельность конкретного переводчика, смысл фраз может меняться в зависимости от перевода.
Кроме того, в экспертном заключении четко и недвусмысленно сообщается, что «в соответствии с существующими методиками проведения лингвистического исследования, выводы сформулированы в отношении перевода текста и не могут распространяться на оригинал и другие варианты перевода этого же текста». На это же обращает внимание в своем заключении специалист Жарков, приходя к выводу об отсутствии оснований для отнесения выводов экспертизы к тексту на украинском языке, также указывая, что описание доказательственного значения экспертного заключения в обвинительном заключении не является корректным описанием смыслового содержания выводов эксперта Марининой, т.к. следователь указывает, что призыв содержится в оригинальном тексте. Эксперт такого вывода не давал, он давал вывод по другому тексту на русском языке, отдельно отметив, что к оригиналу это не относится.
В поставленных на экспертизу вопросах, а также в самом обвинительном заключении не указано, какого именно Президента РФ имеет в виду обвинение: бывшего, избранного или действующего в будущем? Их было как минимум три. Непонятно, в отношении кого именно поставлены вопросы и кого имеет в виду обвинение в обвинительном заключении.
В соответствии со ст. 277 УК РФ, преступлением является посягательство на жизнь государственного деятеля с целью прекращения его государственной и иной политической деятельности либо из мести за такую деятельность. Вместе с тем эксперту поставлен вопрос несколько иного характера, не «имеется ли призыв к посягательству на жизнь президента конкретного?», а «содержатся ли призывы к насильственным и/или враждебным действиям в отношении президента», что также не является буквальным смыслом ст. 277 УК РФ. Насильственные враждебные действия не то же самое, что посягательство на жизнь. При этом эксперт приходит к выводу, что повесить – это подвергнуть смертной казни через повешение. В связи с тем, что не было возможности допросить эксперта, остался невыясненным вопрос, подразумевается ли под повешением именно посягательство на жизнь, т.е. убийство, или речь идет о смертной казни как виде наказания? Поэтому выводы Марининой остались открытыми, требующими пояснений и уточнений.
Кроме того, как было указано специалистом Жарковым, не имеется каких-либо оснований для утверждения, что в тексте перевода содержится призыв к посягательству именно в целях прекращения госдеятельности. В исследовательской части отсутствуют вообще какие-либо суждения о целях повешения, соответствующий вопрос не ставился и не исследовался экспертом.
Перевод Стеблевой. Не было каких-либо правовых оснований для привлечения Стеблевой в качестве переводчика, т.к. ст. 59 УПК РФ не предусматривает оснований, по которым она могла привлекаться к участию в деле в качестве переводчика, у которого немного другие функции в уголовном процессе. В данном случае она могла бы участвовать в качестве специалиста, но участвует в какой-то форме, не предусмотренной уголовно-процессуальным законодательством. По итогам процессуальных действий якобы переводчика был оформлен протокол осмотра документов, защита уже обращала внимание, что там стоит какая-то подпись, в приложении тоже, но сам перевод приложен почему-то в виде копии. Оригинал перевода на сегодняшний день в материалах дела отсутствует. Это важно, потому что любое положенное в основу приговора доказательство должно быть проверяемо, в данном случае такой возможности нет, имеются сомнения относительно того, что данный перевод действительно осуществлялся Стеблевой. Также отсутствует информация о ее квалификации, образовании, не устранены данные недостатки в том числе представленным сегодня обвинением информационным письмом некой ИП «Белоусовой», СПП «Словеса», какой-то организации, подтверждающей наличие у нее квалификации без приложения соответствующих документов. «Неужели они при приеме ее на работу, сотрудничестве с ней, даже не запрашивали документы, почему мы должны доверять какой-то ИП «Белоусовой?». Единственным подтверждением квалификации может являться диплом, а не информационные пояснения, оригинала которых также не имеется.
Помимо отсутствия документов об образовании переводчика Стеблевой, в материалах дела также отсутствуют документы об образовании Михайлова. Он не предоставил достоверных документов и данных о своих познаниях в украинском языке, диплом бакалавра по программе «иностранные языки» не может являться доказательством знания украинского, как не может являться таким подтверждением и некое удостоверение, выданное некой коллегией переводчиков «Доминик», где даже не указан ни ЕГРН, ни ИНН конкретной организации. И также какая-то «Доминик» говорит без соответствующих печатей, тоже подтверждает его переводческие неизвестно чем подтвержденные навыки. Якобы какая-то анкета представлена, подписанная руководителем непонятной организации «Доминик», которая подписана самим же Михайловым. «Каких-либо документов о том, что он украинский знает, кроме его пояснений, что он проживал в Украине, при том, что он является уроженцем СПб, в материалы дела не представлено, и подписаны самим им, также вызывает сомнения».
Свидетели обвинения. Ни один из свидетелей не подтвердил возникновение у него какого-либо мотива, желания, побуждения к совершению насилия, в том числе посягательства на жизнь кого бы то ни было: государственного, иного общественного деятеля. Кто-то решил обратиться в полицию, т.к. ему не понравилось восхваление Украины, кому-то не понравилась нецензурная брань, никто из свидетелей, кроме Калинчука, даже не сказал, что знает и понимает украинский язык, «следовательно, большинство свидетелей, лиц, которые могли бы видеть такие открытки на территории РФ, украинским языком, скорее всего, не обладают и понимать смысла их не могут», какая в таком случае может идти речь о возникновении побуждения к тем или иным действиям?». Свидетель Жебелева при допросе на совершенно наводящий вопрос прокурора о том, содержался ли в тексте призыв к террористической деятельности, ответила «да», но на последующий вопрос защиты пояснила, что понимает под террористической деятельностью «любой лозунг против нашей страны, когда кто-то против нас, в общем, что Россия плохая». Понятно, что обвинение считает ненужным доказывать никакое побуждение и в целом возникновение каких-то чувств, «им достаточно задать вопрос: считаете ли вы призыв к террористической деятельности? Человек, который даже не понимает, что такое террористическая деятельность, пишет «да», и так на самом-то деле практически в каждом протоколе допроса». Большинство свидетелей даже не понимают, по какому поводу здесь вообще идет уголовное дело, не понимают, что конкретная фраза, где эксперт увидела якобы призыв, и содержит тот ключевой смысл, который в итоге и привел к возбуждению дела. Побуждение должно работать как с одной, так и с другой стороны, но вместо этого идет речь о каком-то эксперте Марининой, которая усмотрела в другом вообще тексте перевода данные побуждения, но и то к враждебным насильственным действиям, а не совершению посягательства.
Вообще стоит обратить внимание и на форму содержания текста на украинском языке, кажется, что она в какой-то такой форме стихотворной, может быть, состоит из каких-то стишков, песен национальных украинских, лозунгов и т.д. Может быть, изначальный посыл туда вкладывался какой-то творческий, а не с целью побуждения кого-то к чему-то.
Причастность к вменяемому преступлению. Защита считает, что в деле нет ни одного доказательства, в особенности прямого, в котором бы нашла подтверждение версия обвинения о причастности ее подзащитной к вменяемому ей преступлению. В заключении комплексной фото- и видеотехнической, фотопортретной экспертизы указано, что не представилось возможным установить какое-либо лицо, при этом экспертом даны ответы, что женщина на видеозаписях не одета в куртку, изъятую в ходе обыска и представленную на исследование, это разные куртки. Кроме того, не установлен платок, изъятый в ходе обыска, это вещь практически у каждого человека в гардеробе существующая, также не обнаружено шапки, в которой была женщина на видеозаписи. Все перечисленное вызывает огромные сомнения относительно поспешных выводов о причастности Дюдяевой.
Человек на видеозаписях осуществляет обычные манипуляции обычного человека в магазине: берет, рассматривает продукты, кладет в корзину, обратно на полку, «я сама так же веду себя в магазине, во-первых, иду обычно без корзины, смотрю, читаю составы, сначала могу взять одно, а потом подумаю: блин, а вот тут дешевле или там состав лучше, сначала я вроде бы хотела одно, захотела другое». Это поведение обычного человека в супермаркете, который тем вообще и выгоден, популярен и удобен в современном обществе, в отличие от обычного продуктового, из-за того, что у человека есть возможность выбирать.
Биологические, дактилоскопические экспертизы. В дактилоскопической от 18.03.2024 г. первый след был идентифицирован как произошедший от Чернявской, второй от ее мужа, также был какой-то неизвестный след и выяснилось, что он не принадлежит ни Дюдяевой, ни Доценко. Это также вызывает сомнения относительно версии обвинения в плане того, что могут быть и другие лица причастны к преступлению. Кроме всего прочего, по делу были проведены 3 экспертизы ДНК, которые также не пришли к какому-либо успеху и не выявили следы, пригодные для исследования. Т.е. следствие предпринимало какие-то попытки создать доказательную базу, но получило отрицательные результаты и решило передать дело в суд, «но были на правильном пути в плане того, что ну хоть что-то нужно доказать».
Технико-криминалистическая экспертиза. В заключении от 26.03.2024 г. эксперт пришел к выводу, что представленная открытка изготовлена способом струйной печати при помощи полноцветного печатающего устройства – принтера или МФУ. В связи с этим экспертом сделан вывод о невозможности исключить, что представленная открытка изготовлена с использованием представленного печатающего устройства EPSON, вместе с тем из этого очевидно не следует, что открытка изготовлена на принтере Дюдяевой. Он лишь говорит о том, что использовался струйный принтер, «просто у Дюдяевой есть струйный принтер, как есть у меня, как есть, я думаю, у многих присутствующих, возможно, в суде, половина людей населения России, у которых есть принтер, половина из них струйных». Каких-либо индивидуализирующих признаков данного принтера в исследовательской части не выявлено, «поэтому говорить о том, что Дюдяева создала с помощью принтера, ну, слишком смелый вывод, в котором очень много логических пробелов».
Относительно листа, называемого обвинением эскизом и якобы изъятого в ходе обыска у Дюдяевой. Для начала, эскизом данный лист не является, поскольку на нем текст совсем иного содержания, в том числе вместо «путиняку» используется «москаляку», далее, там используются еще и другие какие-то рисунки. Плюс возникает множество вопросов относительно его появления в протоколе обыска. Дюдяева ранее пояснила, что у нее много разных эскизов, она в процессе подписания протокола не придала значения данному листу, была в стрессе, обыск проходил в отсутствие адвоката, несмотря на просьбу Дюдяевой предоставить возможность связаться с конкретным адвокатом. «Поэтому происхождение и то, каким образом в протоколе оказался т.н. эскиз, неизвестно». Плюс Дюдяева была испугана, могла не понимать, в чем конкретно ее подозревают, «к человеку с обыском пришли поутру, изнемождают его этим длительным, значит, обыском и в конце просят подписать протокол, при этом не предоставляют возможности воспользоваться квалифицированной юридической помощью адвоката, также она не обладает каким-либо юридическим образованием, чтобы вовремя заявлять какие-либо возражения». Суд в прошлом заседании уточнял у Дюдяевой, почему она не отразила возражения, «потому что она не обратила внимания о том, что, в целом, этот эскиз указан в данном протоколе, и она не знала, почему происходит, потому что, в целом конструкция уголовного дела такая сложная, и ей, в общем-то, никто и не объяснял, что с ней происходит».
Допрошенный свидетель Егоренко пояснила, что открытка находилась внутри запечатанной и неповрежденной коробки трюфелей, в связи с чем также имеются сомнения относительно того, в магазине ли вкладывались данные открытки или это происходило на каком-то другом этапе поставки продукции.
Самое сложное, неоднозначное и вызывающее очень много сомнений – почерковедческая экспертиза Воробьевой. В ходе первого допроса эксперт сказала, что «знаете, я посмотрела лучше и, в общем-то, увидела различия, поэтому мне сложно сделать теперь категорический вывод», т.е. выразила сомнения относительно того, что почерк в открытке принадлежит Дюдяевой. С учетом поступавших от прокурора угроз относительно ее неполного служебного соответствия и, видимо, какого-то оказанного воздействия, сегодняшним показаниям доверять не стоит, потому что слишком много вопросов, несмотря на то, что даже сегодня она рассказывала: то у нее различия есть, то нет, то они куда-то испаряются, пыталась на все вопросы запутать, ответы дать так, что «как бы вроде различия-то есть, но она их не отразила, и как ей, в общем-то, показаться так, что она, в целом, эксперт, и не поставить под сомнение экспертную деятельность, но при этом поняла, что все-таки различия есть, и пыталась не отвечать напрямую на вопросы, уводить куда-то в сторону». Считает невозможным доверять показаниям эксперта, которые меняются на каждом заседании. В приобщенном заключении специалист Смирнов пришел к выводу о невозможности установить принадлежность почерка Дюдяевой, поскольку есть как совпадающие, так и отличительные признаки, в связи с чем невозможно сделать категорический вывод. Указано на лишь единичное совпадение с открыткой, устойчивое проявление другого написания, нежели в открытках, аналогичное написание некоторых букв в образцах вовсе не обнаружено. Т.е. различия-то все-таки есть, и эксперт была на верном пути, что решила внимательней посмотреть, но тем не менее в ее заключении нет информации об этих различающихся признаках и написано, что они не выявлены, хотя это не так. «При ее допросе также было выявлено, что все-таки она видит эти различия, но она их почему-то игнорирует, вместо ответов на: «А вы видите, что здесь буква «о» в одно движение, не как в открытках?», она начинает показывать какие-то буковки «ю», куда-то уводить в сторону».
Отягчающий признак – совершение преступления по предварительному сговору. «Чем обосновывают предварительный сговор прокуратура, следствие – неизвестно. Только лишь тем, что брак заключен между подсудимыми? Вот просто, откуда это взяли? Изначально не было этого предварительного сговора, когда предъявлялось обвинение, потом откуда-то появился».
Имеются смягчающие обстоятельства: отсутствие каких-либо преступлений, правонарушений ее подзащитной, также были представлены положительные характеристики с места работы, занималась творчеством и спортом, работала с детьми, о чем были приобщены дипломы, грамоты, различные благодарности, вела достойную активную жизнь. Обращает внимание, что, несмотря на отсутствие обвинительного приговора, ее подзащитная находится в списке террористов и экстремистов, «из которого непонятно, как вообще туда заходят, но еще более непонятно, как оттуда выйти, кроме оправдательного приговора». Данное уголовное дело наложит на Дюдяеву клеймо террориста, при этом под терроризмом в науке и законе понимается конкретная деятельность, «и вот это вот клеймение террористкой, по сути дела, данным списком считаю необоснованным и также требующим учесть во внимание при вынесении того или иного приговора».
Таким образом, полагает, что обвинению не удалось доказать вину ее подзащитной, имеются разумные сомнения, поскольку все выводы и материалы, по сути, являются пустыми. Единственное, на чем держится предположение о причастности, – это на том, что ей принадлежит почерк, но защита показала, что вообще-то есть очевидные сомнения и в этом. Скорее всего, будет некое большее доверие по непонятным причинам к экспертизе Воробьевой, а не заключению специалиста, «хотя она поясняла, что заключение каждого эксперта – это субъективное заключение, и это еще нужно очень хорошо обосновать, почему все-таки ее такие очень плавающие, во времени меняющиеся выводы являются единственным каким-то возможным доказательством со стороны обвинения».
Вменяется, по сути, присутствие в «Ленте» и выполнение действий среднестатистического человека при покупке товара. Почему-то обвинению кажется подозрительным тот факт, что Доценко приобрел всего лишь корм, но он же ранее пояснял, что, в целом-то, ездил для целей отвезти, помочь, соответственно, еще и корма прикупил вдобавок, «каких-то подозрительных моментов здесь также не имеется».
Последствия, которые грозят Дюдяевой и ее мужу: нахождение в списке террористов и экстремистов, отбывание реального срока, конфискация имущества и последующие последствия, при отсутствии каких-либо доказательств как призывов, так и причастности к преступлению, явно не являются основанием для обвинительного приговора.
Просит оправдать Дюдяеву и отпустить ее из зала суда, в случае обвинительного приговора ограничиться более мягким видом наказания в виде штрафа.
Выступление Дюдяевой в прениях. Подчеркивает, что все экспертизы обвинения действительно пустые, никаких подтверждений там нет. «Также мне в вину ставят то, что я брала 51 статью, как будто я хотела что-то скрыть, хотя на меня было оказано давление сотрудников «Э», которые мне угрожали морально, меня подавляли и угрожали, поэтому она и была взята, статья 51-ая, и потом согласовала ее с адвокатом и так же дальше ее придерживалась, этой статьи 51-ой». В деле действительно было очень много таких громких страшных слов, как «конспирация», под чем понимается ношение куртки, шапки и очков зимой. По поводу якобы найденного у нее листа бумаги: во-первых, не дали вообще связаться с адвокатом, была в шоковом состоянии, во-вторых, там другие слова и другой рисунок нарисован, при этом в материалах дела он называется эскизом. «Меня задело то, что прокурор сказал, что на уничтожение пойдут вещи и пойдет моя картина, и получается, что меня как раз преследуют и обвиняют в моей творческой деятельности, кому-то не нравятся мои рисунки, и вот здесь это открыто, явно прозвучало, что картина – уничтожить».
Дюдяева: “И то, что основания закрыть меня в СИЗО, вот эти полгода я в СИЗО нахожусь только потому, что, по мнению следователя, якобы я проводила выставки. Потому что им так показалось и им не понравились мои какие-то картины…”
Суд: “Я вас вынужден остановить, мы таких не рассматривали, мнение следователя в ходе судебного следствия…”
Дюдяева: “Это написано в материалах дела всё”.
Суд: “…никакого мнения следователя суд не исследовал. Откуда вы это берете, я не знаю, пожалуйста, не ссылайтесь на доказательства, которые не были исследованы в ходе судебного следствия”.
Дюдяева: “Вот полгода я нахожусь в СИЗО именно по этой причине: то, что у меня девиантное поведение, и якобы я провожу выставки и рисую картины, поэтому я считаю, что меня вот как раз преследуют за творческую деятельность”.
Выступление адвоката Подольского в прениях
Полагает, что факт совершения деяния подзащитным не доказан, оно не имело места, в частности его коллега довольно подробно пояснила о недостатках экспертизы, сегодня был допрошен специалист, пояснивший и сделавший самостоятельный вывод о том, что объект исследования в лингвистической экспертизе был абсолютно иной, т.е. экспертиза, собственно, не подтверждает самого события преступления. История с нахождением первой открытки просто вообще какая-то потрясающая, «она потрясает своей невероятностью, наверное, я так это назову», т.е. был некий человек, которого обвинение опознать не смогло и который нашел эту открытку. Причем нашел ее, судя по представленным доказательствам и мнению обвинения, с 20:30 до 21:00, не позже. Свидетель Коллегов не помнит, когда ему передали эту открытку., у него память отшибло, но в 21:00 он ушел с работы, при этом его сожитель, «я не знаю, как его назвать», Калинчук получил, согласно его показаниям, эту открытку в 17:00-18:00 28.12.2023 г. «Я все-таки позволю себе напомнить, что все сомнения в пользу виновности лица трактуются в пользу обвиняемого». В данном случае сами показания этих двух свидетелей вызывают сомнения в том, что преступление имело место быть, а также в причастности подзащитного к его совершению. В 17 и 18 часов 28.12.2023 г. Доценко в помине не было на территории универмага «Лента». Таким образом, показания свидетелей опровергают причастность Доценко к совершению данного преступления.
Свидетель Егоренко пояснила, что открыть купленную упаковку с трюфелями она не могла, не повредив данную упаковку, «каким образом открытка попала внутри в неповрежденную упаковку – непонятно, свидетель поясняла тот факт, что она считает, что это сделали производители конфет».
Обвинение предлагает суду вынести обвинительный приговор за то, что человек трогал продукты в магазине «Лента». На видеозаписях, и это подтверждено экспертным заключением, изображен человек, который трогает продукты, берет их, вертит, кладет на полку, там ничего не сказано и не видно каких-либо действий по вкладыванию туда открыток, саму открытку также экспертное заключение не подтвердило, что она присутствует на этой видеозаписи.
Таким образом, сам факт причастности Доценко не доказан, более того, при просмотре видеозаписи гособвинитель смотрит на экран, это было в судебном заседании, когда «мы смотрели видеозапись, мы наблюдали за Доценко, и, собственно, видеозапись была про него, но гособвинитель подошел и сказал: «Смотрите, что делает эта женщина, она что-то положила вон на ту кучу товара!». «И я с ним согласен, там много кто чего клал на товар, на разный, только эта женщина не была ни Дюдяевой, ни Доценко, т.е. сам гособвинитель в прошлом судебном заседании нам показал, что на видеозаписи не видно ничего и причастность любого из того, кто изображен на видеозаписи, может быть подтверждена, пусть за него только прокуратура возьмется с ФСБ и всё в порядке будет». Собственно, если гособвинение смотрит на видеозапись и говорит о том, что вот может быть вот тот человек причастен к преступлению, вот та женщина, которая что-то туда положила, наверное, даже у гособвинителя есть какие-то сомнения, в виновности моего подзащитного в частности».
Каких-либо прямых доказательств виновности Доценко не представлено, свидетельские показания противоречат друг другу, видеозаписи не показывают того, что самим Доценко совершено какое-либо преступление.
Помимо перечисленных гособвинителем смягчающих обстоятельств, просит также учесть возраст Доценко, службу в армии, выход на пенсию в связи с аварией на ЧАЭС. «Я бы просил суд учесть, что в возрасте моего подзащитного в среднем при продолжительности жизни в РФ, это будет для него, по сути, смертный приговор, особенно на тот срок, который попросил прокурор, поскольку на данный момент Доценко 64 года, и, собственно, в данном случае суд фактически решит судьбу его жизни». Просит полностью оправдать Доценко в связи с недоказанностью его вины в совершении преступления, в случае обвинительного приговора рассмотреть возможность назначения предусмотренного статьей альтернативного наказания.
Выступление Доценко в прениях
С 28.12.2023 г. по 06.02.2024 г., когда была размещена последняя открытка, «я предполагаю, что это тоже никак не исследовалось: кто там подкладывал, что смотрел, и 6 февраля эти просмотры видео никто не делал». «Потом могу сделать реплику по поводу Михайлова: он не знает украинского языка, я в этом просто уверен, он отказался повторить слово, он его не произнесет со своим речевым аппаратом, и он может смело переводить «Собаку на сене» Лопе де Вега с испанского. Уважаемый господин прокурор заметил, что я петлял ходил, я полагаю, что, видимо, прокуроры или все люди заходят и идут строем по линии. Там все петляют, все что-то вспоминают, что забыли купить, что-то хотят по цене посмотреть, по качеству и т.д. Потом что по поводу конфет: из всех конфет, которые существуют, меня только «Рафаэлло» интересует, а я там не бродил так сильно, я смотрел. И я не показывал, что приехал покупать, я сразу сказал, что я не приехал покупать, я привез людей, просто посмотреть цены, потом еще при надобности что-нибудь купить».
«Прошу учесть, что, посадив меня, лишите мою дочь, моих русских внуков деда и папы, любимую мной женщину – моей заботы и теплоты, а учитывая мой возраст, повторю адвоката, возможно, у меня последний глоток свободы и потом не будет ничего. Юношеское состояние для моего нынешнего лагеря «Артек» не позволяет там сохранить здоровье в полной мере. Вот такая история…».
«Типичное, нетипичное поведение в «Ленте», я просто уверен, что если взять тысячу человек и опросить, как они себя ведут и берут ли они товары в руки, даже банальный хлеб, когда мы покупаем, мы знаем, что нас обманывают и на передней линии будет находиться хлеб двух-трехдневной давности, засовываем руку и достаем буханку, которая свежая … Такая вот штука».
Последнее слово Доценко:
«Ну, я не знаю, что сказать, но могу сказать. Прокурор, выдвигая обвинение и основываясь только на вымыслах, домыслах, догадках, додумках, на самом деле вытирает ноги о судебную систему РФ. Это не делает часть нашему высокому суду и негативно влияет на наш, мягко сказать, не очень хороший портрет нашей системы демократической. Поэтому я полагаю, что вынесение оправдательного приговора подымет российский флаг на новую высоту и недружественные нам страны не будут тыкать пальцем, что там просто так садят всех подряд. Это будет и честью для суда, и для вас лично, ваша честь, для всего нашего социума в целом, потому что… Ну, потому что потому. Вот такая вот история.
В ваших силах доказать, что устоявшееся правовое демократическое государство Россия, она является настоящим демократическим и европейским, только в ваших руках. И это будет расценено как очередная победа России над англосаксонскими противниками и всей Европой. Если в свете последних наших социальных сдвигов в обществе, перемен, вот так вот.
Да, и учитывая еще один факт интересный, но короткий: у меня было бы расселение в этом году, в конце года, не позже декабря месяца, и я даже не предполагаю, из-за чего его отменили и перенесли на 30-ый год. Я могу и не дожить до этого расселения. Наверное, всё».
Последнее слово Дюдяевой:
«Я художник. Вот что делает художник? Он рисует, пишет картины. Я рисую то, что я вижу, я рисую то, что я чувствую, может быть, даже вижу во сне. Плохой я художник или хороший, какой я художник, может быть, потом будут судить об этом искусствоведы. Я считаю, что я отражаю действительность своими работами, потому что художник является в какой-то мере зеркалом. Отражает. Это хороший художник может отражать, может донести.
Но я хотела бы рассказать про одно дело, при Сталине, в 30-ые гг., было такое дело, когда, по-моему, около 10 художников просто расстреляли, называлось «дело о художниках-пачкунах», потому что кому-то не понравилось, что они неправильно, не так где-то тени положили, что не очень красиво вышли портреты, там, по-моему, вождей или вождя, или колхозников и работниц, я подробностей уже не помню. Но просто все эти люди были расстреляны тогда, вот, это можно посмотреть в «Интернете»…».
Суд: “Вынужден вас остановить: в соответствии со ст. 293 ч. 2 вы не вправе излагать обстоятельства, не имеющие отношения к рассматриваемому уголовному делу. Пожалуйста, по существу нашего уголовного дела”.
Дюдяева: “Хорошо, ну, вот я считаю, что сегодня меня судят тоже за то, что я художник, за мое творчество. Если кому-то что-то кажется в моих работах и они находят какой-то отклик, это не значит, что это существует на самом деле и что я конкретно хотела что-то в это заложить. Человек каждый по-разному воспринимает. Например, я могу вот смять бумагу, да, но она от этого не станет ни хорошей, ни плохой, эта бумага, она просто поменяла форму. Но с этих критериев ее не надо рассматривать, какая она: хорошая или плохая, но кому-то может что-то показаться, что я сделала что-то не то или что это как-то не так выглядит. Я еще хочу сказать, что я еще очень много рисую с натуры картины и что я хороший художник, потому что мои портреты похожи на натуру, и люди себя узнают в этих портретах, но, может быть, не всем нравится…
Суд: “ы меня не поняли или я неясно говорю? Вот давайте я зачитаю: председательствующий вправе останавливать подсудимого в случае, когда обстоятельства, излагаемые подсудимым, не имеют отношения к рассматриваемому уголовному делу. Мы не рассматриваем вас ни художники, на ваши картины, мы не рассматривали ни одной вашей картины. Поэтому излагайте, пожалуйста, обстоятельства, которые касаются нашего дела рассматриваемого, а не вашего творчества, которое мы не рассматриваем здесь, ни одного”.
Дюдяева: “Мою работу предложили уничтожить. Вот сейчас гособвинитель сказал, что работу уничтожить, поэтому я считаю, что меня преследуют за творчество. Потому что в обвинении, например, почему я содержусь в СИЗО, было указано, что я провожу выставки, рисую картины не того содержания, оказывается. Поэтому я хочу сказать, что я отражаю действительность, а если, как бы, это вам тяжело слушать, да, то я просто могу подвести итог, сказать, что художник – это как раз творец и созидатель, и он никогда ничего не захочет уничтожить. Он созидает и творит”.
Доценко: “Это зеркало общества”.
Суд: “Доценко, вам уже предоставлялось последнее слово, вы понимаете, что это уже значит, что вы его закончили?! Можно уже присесть и помолчать. Дюдяева, пожалуйста, вам слово”.
Дюдяева: “Вину я свою не признаю, преступление никакое я не совершала, также у меня нет никаких наклонностей ни ксенофобских, ни расистских, чтобы там делать такие выводы, и что я являюсь созидателем, а не разрушителем. Максимум, к чему я могу призывать, – это только к справедливому международному суду”.
На вынесение, написание и распечатывание приговора уходит 20 минут, затем суд возвращается из совещательной комнаты и оглашает вводную, резолютивную части вынесенного судебного акта: признать Дюдяева и Доценко виновными в совершении преступления, приговорив Доценко к 3 годам лишения свободы в колонии-поселении, Дюдяеву к 3 годам 6 месяцам лишения свободы в колонии-поселении.
Вещдоки: МФУ конфисковать в доход государства, автомобиль, флэш-накопитель, картину, платок, фрагменты ткани, блокноты, записные книжки, тетради, бумаги возвратить по принадлежности Дюдяевой, куртку и карту гипермаркета возвратить по принадлежности Доценко, коробки из-под товаров и изъятые в жилище Доценко листовки и бумаги уничтожить, самодельные открытки, эскиз открытки, диски хранить в материалах дела.
