О деле: Александру Юрьевну Скочиленко обвиняют в «дискредитации ВС РФ» в соответствии с п. «д», ч. 2 ст. 207.3 УК РФ. Скочиленко грозит до 10 лет лишения свободы за то, что 31 марта она заменила ценники в магазине «Перекресток» на листовки с информацией о действиях российских военных в Мариуполе из новостных лент.

Дело рассматривает Василеостровский районный суд Санкт-Петербурга, судья — Оксана Васильевна Демяшева.

Доставлена Скочиленко, участвуют адвокаты Неповиннова Я. А., Новолодский Ю. М., Герасимов Д. Г., защитница наряду с адвокатом Кислякова М. В. Гособвинитель Лариошин заменяет участвовавшую ранее Первакову. Присутствует около 30 слушателей, в том числе представителей СМИ, остальных желающих – около десятка человек – не допустили под предлогом нехватки сидячих мест.

Рассматривают поступившие ходатайства слушателей о разрешении фото-, видеосъемки, а также трансляции в сети “Интернет”. Скочиленко поддерживает, считая, что ходатайства безусловно следует удовлетворить, т. к. процесс гласный, широко освещается в мире, “я не представляю, каким образом фотосъемка или, например, особенно, беззвучная видеосъемка может помешать ходу заседания”.

Адвокат Неповиннова также выступает за удовлетворения ходатайств, “это никак не помешает нормальному ходу процесса, а также это безопасно для всех участников процесса, т. к. процесс у нас гласный”. В случае, если гособвинитель намерен возражать, просит его обосновать свою позицию со ссылкой на закон и объективные причины.

Адвокат Новолодский не возражает. Защитники Герасимов и Кислякова присоединяются к сказанному своими коллегами и подзащитной.

Прокурор Лариошин слушает эксперта. Художница Анна Терешкина

Гособвинитель: Возражаю, ваша честь.

Судья оставляет ходатайство без удовлетворения, мотивировав тем, что фото-, видеосъемка “препятствуют нормальному ведению хода судебного разбирательства”.

После объявления состава суда и участников процесса Новолодский делает заявление по поводу замены гособвинителя. “Если у нас в каждом заседании будет присутствовать новый прокурор, это будет мало походить на должное правосудие. Я не против, чтобы этот прокурор участвовал у нас в деле, но если в следующий раз придет другой прокурор, то это уже будет даже не смешно”.

Суд сообщает о неявке вызванных экспертов обвинения, доводя до сведения сторон о поступлении телефонограммы – не сказав, от кого – что экспертки Гришанина и Сафонова не могут явиться из-за занятности при выполнении трудовых обязанностей. “Также дополнительно сообщают, что с целью организации образовательного процесса просят заблаговременно, не менее трех недель, уведомлять экспертов о дате, времени и месте заседания”. Ставят на обсуждение возможность продолжения судебного следствия при данных обстоятельствах.

Гособвинитель считает продолжение невозможным и просит об отложении заседания. 

Герасимов обращает внимание, что сейчас очередь представления доказательств защитой, в связи с чем ходатайствует о допросе явившейся специалистки Дуговейко-Должанской, делавшей заключение по его запросу. Неповиннова и Кислякова высказывается аналогично, Скочиленко соглашается с позициями защитников.

Новолодский говорит, что “товарищ прокурор что-то напутал, вот почему нельзя так часто меняться в процессе».

Гособвинитель оставляет ходатайство о допросе специалиста защиты на усмотрение суда. Суд удовлетворяет ходатайство и приступает к допросу специалиста.

Адвокаты и экспертка Дуговейко-Должанская. Художница Анна Терешкина

Специалистка Светлана Викторовна Дуговейко-Должанская. Работает в СПбГУ старшим преподавателем кафедры русского языка. Образование высшее, диплом с отличием, опыт экспертной деятельности – 23 года. Член комиссии по русскому языку при Правительстве РФ, член орфографической комиссии РАН, член Cовета по культуре речи при губернаторе СПб, а также “других государственных советов”.

На вопросы защитника Неповинновой поясняет, что давала заключение не от имени СПбГУ, соответственно, не должна была согласовывать и брать поручение университета. “Это мое заключение как специалиста, обладающего достаточной квалификацией в этой области”. Составляла заключение по вопросам адвоката Герасимова, полностью подтверждает сделанные выводы.

В тексте “Мой прадед участвовал в ВОВ…” нет никакой информации о действиях ВС РФ.

В тексте “Путин врет нам…” нет упоминаний и дискредитирующих сведений о ВС РФ.

Текст “Остановите [РОСКОМНАДЗОР]!..”. Дискредитирующих сведений нет. Предложение “В первые три дня погибло…” имеет отношение к армии, поскольку говорится о гибели военнослужащих ВС РФ. “Цифра может вызывать сомнения бесспорно, но что гибель российских солдат – это трагическое событие, какое бы количество их ни было, в этом нет сомнений, именно это и выражено в данном предложении”. При этом, когда подсудимая размещала вмененные ей ценники, никакой информации в официальных сводках не было, поэтому данное предложение нельзя назвать заведомо ложным.

Текст “Российских срочников отправляют в Украину…” не расходится со сведениями из официальных источников, в том числе с позицией президента РФ.

В тексте “Российская армия разбомбила…” нет никакой негативной информации о ВС РФ. В экспертизе обвинения сказано, что в этом предложении оценочность действий армии достигается за счет глагола “разбомбить”, приобретающего в тексте негативную смысловую коннотацию. В то же время она [специалистка] нашла фрагмент директивы № 2 Народного комиссара обороны СССР от 22.06.1941 г., в котором глагол “разбомбить” употребляется в следующем контексте: “Мощными ударами бомбардировочно-штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиации наносить на глубину германской территории до 100-150 км., разбомбить Кёнигсберг и …”. В соответствии с аргументацией экспертов обвинения можно было бы сказать, что в этом тексте содержится негативная оценка действий советской армии, поскольку имеется глагол “разбомбить” и раскрывается его детализация.

Дуговейко-Должанская: Что было бы довольно забавно, потому что это директива как раз Наркомата обороны.

Новолодский: Который уж сам себя дискредитировать не будет?

Дуговейко-Должанская: Не может.

Эксперты обвинения констатировали, что автор ценников указывает на действия ВС РФ, которые рассматривает как жестокие, насильственные и направленные против мирного населения Украины. В доказательство такой интерпретации сказано: “К лингвистическим признакам такой оценки относится словосочетание “художественная школа” и “прятались от обстрелов около 400 человек”, с чем она [специалистка] не согласна, т. к. не считает, что словосочетание “художественная школа” способно характеризовать действия ВС РФ как жестокие и насильственные.

Новолодский: А что нам скажет лингвистика – здесь утверждается умышленное разбомбление или, возможно, случайное попадание бомбы, что бывает при ведении военных действий?

Дуговейко-Должанская: Бесспорно, не указывается.

Новолодский: Поэтому, если кто-то будет понимать, что в этом тексте предполагаются умышленные действия, то это не вытекает из текста?

Дуговейко-Должанская: Не вытекает.

Далее Дуговейко-Должанская характеризует экспертизу обвинения, перечисляя и анализируя имеющиеся в ней недостатки и допущенные нарушения.

Новолодский: Вы знаете, что дано еще одно загадочное заключение специалистом от кафедры, где вы работаете?

Дуговейко-Должанская: Это специалисты не моей кафедры, а факультета журналистики…

Новолодский: О как!

Дуговейко-Должанская: …Но мне оно известно.

Эксперты допустили много нарушений существующих методик и откровенных отступлений от смысла проведения экспертных исследований, не основывались на лингвистическом анализе, вообще не давали определение заведомо ложной информации, в том числе понятию заведомой и понятию ложной. “По списку литературы и толкованию терминов я с грустью вижу, что, давая определения этим понятиям, эксперты ссылаются на толковые словари, а не на методические разработки Минюста по составлению лингвистических заключений, что уже само по себе не вполне верно”. Более того, они приводят толкования из словаря Ушакова, выпущенного столетие назад и не содержащего нормы современного русского литературного языка. Они приводят эти толкования, а не толкования современных словарей, считая их более удобными для обоснования своей позиции. Многократно ссылаются на фейковость тех или иных утверждений, противореча методичке Минюста, в которой сказано, что это вне компетенции эксперта. Анализируя предложение “В первые три дня погибли…”, эксперты совершают школьную ошибку, называя его безличным, и на основании такой интерпретации делают далеко идущие выводы, которые не находят подкрепления в анализируемом тексте. Однако даже безличность предложения не означает, что в нем содержится негативная информация, поскольку глагол указывает на то, что субъект действия не влиял на его совершение. Эксперты неоднократно жонглируют термином “пропозиция”, не понимая его значение и путая с термином “подтекст”, а также не придерживаются точности при цитировании исследуемых текстов. Заключение изобилует не только лингвистическими, но и пунктуационными ошибками на уровне средней школы. Заявляется, что в исследуемых текстах есть подстрекательство к ограничению прав определенной этнической, национальной, расовой, конфессиональной соцгруппы или отдельных лиц как членов этой группы, и к насильственным действиям против них. Однако в действительности там вообще нет упоминаний о каких-либо соцгруппах, в связи с чем непонятно, где эксперты усмотрели признаки подстрекательства к ограничению их прав. “Для меня, как для эксперта, вполне очевидно, что этот фрагмент заключения был, я так могу предположить, механически вставлен из какого-то другого текста без особых размышлений над тем, что он означает”.

Новолодский: Можно ли считать, что вот такая вот позиция экспертов – ссылаться на толковые словари и делать вид, что никакого специального разъяснения Минюста для судебных и экспертных органов – что это неправильно?

Дуговейко-Должанская: Да.

Новолодский: Давайте поговорим об их выводе, о фейковости. Это входит в компетенцию эксперта-лингвиста?

Дуговейко-Должанская: Нет, более того, эксперты противной стороны говорят, что действительно является целью СВО – помощь жителям Донбасса и т. д.

Новолодский: Скажите, нет ли здесь чего-нибудь, что вносит явно политический окрас?

Дуговейко-Должанская: Бесспорно.

Новолодский: А можно ли выводы эксперта-лингвиста замешивать на политическом бульоне?

Дуговейко-Должанская: Ни в коем случае, эксперт должен быть беспристрастным.

Гособвинитель молчит и не задает ни одного вопроса, тогда как суд активно допрашивает специалистку, задав не менее пятнадцати.

Суд: Ранее у нас по ходатайству гособвинителя приобщали сведения, что работаете в должности в СПбГУ с 03.10.2022 г. по трудовому договору, договор расторгнут 30.06.2022 г. в связи с истечением срока, в период времени 01.07.2022 по 02.10.2022 г. не состояли в трудовых отношениях с СПбГУ. На период дачи заключения вы осуществляли трудовую деятельность по трудовому договору в СПбГУ?

Дуговейко-Должанская: В это время еще нет. На период дачи заключения уже было решение о прохождении мной конкурса на должность преподавателя.

Суд: В заключении специалиста вы ссылаетесь в сведениях о специалисте как на преподавателя кафедры русского языка в СПбГУ?

Дуговейко-Должанская: Да, ссылаюсь. Дело в том, что я работаю в СПбГУ с сентября 1982 г. без перерыва в стаже. В 2022 г., когда я должна была подавать документы на конкурс, я болела ковидом и лежала в больнице, вследствие чего вовремя эти документы подать не могла. Поэтому конкурс на мою должность был объявлен позднее, но эта должность меня смирно дожидалась.

Суд: Указываете, что не проведен лингвистический анализ текстов, представленных на экспертизу. Еще раз поясните, в связи с чем вы пришли к такому выводу?

Дуговейко-Должанская: Дело в том, что выводы, которые делают эксперты, не опираются на действительное содержание и слова, которые имеются в анализируемых текстах. Когда они говорят, что какая-то негативная информация в том или ином предложении содержится, например, за счет распространения того, каким образом это происходило, а в тексте не обнаруживаются обстоятельства образа действия и вообще никакого обстоятельства, и вообще никакого качественного определения, значит, лингвистических признаков того, на чем они могут сделать свои выводы, в тексте в действительности нет. И это я вам могу сказать о каждом из пяти исследованных текстов.

Cуд: Что можете пояснить по поводу толкового словаря Ушакова?

Дуговейко-Должанская: Могу пояснить, что это академический толковый словарь, который составлялся в 20-ые гг. прошлого века. Он рассматривается только как исторический источник, т. е. данные там толкования не могут считаться соответствующими нормам современного русского литературного языка.

Суд: Ну, у вас в п. 46 указан толковый словарь русского языка Ушакова. Вы пользовались им?

Дуговейко-Должанская: Я им пользовалась для того, чтобы проверить те дефиниции, которые давали в своем экспертном заключении эксперты противной стороны.

***

У Новолодского возникает ряд дополнительных вопросов к специалистке.

Новолодский: Скажите, вы по-прежнему настаиваете на том, что вы могли дать заключение эксперта или специалиста без какого бы то ни было согласования с вашим учебным заведением?

Дуговейко-Должанская: Да, более того, я могла бы давать такое экспертное заключение, не имея аффилиации с каким-либо учебным или научным заведением, поскольку мое образование, мой научный и педагогический стаж, членство в разнообразных государственных комиссиях подтверждают мою квалификацию, позволяющую делать такое заключение.

Новолодский: Вы что-нибудь для осуществления этой работы от вашего филологического факультета требовали, какие-нибудь ресурсы?

Дуговейко-Должанская: Нет, я не ставила их в известность, что я такую работу произвожу.

Новолодский: Вы даже не обязаны?

Дуговейко-Должанская: Ну, это не касается моей педагогической деятельности в университете.

Новолодский: Т. е. вы исходите из того, что вы готовы давать заключение, исходя из своих знаний, а не исходя из того, что думает на сей счет некий проректор по правовой работе?

Дуговейко-Должанская: …Поскольку я не являюсь сотрудником центра экспертиз СПбГУ, а являюсь действующим филологом, который мог работать в университете, а мог в нем не работать, то я могу представить свое экспертное заключение, более того, таких экспертных заключений может быть не два и не три, а гораздо больше.

***

Неповиннова: Правильно ли я поняла, что во всех пяти представленных текстах на ценниках не содержатся признаки дискредитации ВС?

Дуговейко-Должанская: Ни в одном тексте не содержится.

Неповиннова: Содержатся ли на ценниках признаки и мотивы политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной вражды, либо мотивы ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы?

Дуговейко-Должанская: Не содержатся.

***

Новолодский: Может ли экспертиза филологическая говорить о мотивах, если информация о мотивах не пришла извне?

Дуговейко-Должанская: Лингвистическая экспертиза не может и не имеет права говорить о мотивах создания того или иного текста, что, опять же, лишний раз разъяснено в той методичке, о которой я упоминала.

Допрос подходит к концу, суд отпускает специалистку, с согласия сторон освободив ее от участия в заседании.

Скочиленко в клетке. Художница Анна Терешкина

Cкочиленко обращается к суду, жалуясь на самочувствие и прося отложить дальнейшее рассмотрение, т. к. ее привезли простывшей, и она уже на исходе сил. Возражений не возникает, ходатайство подсудимой суд удовлетворяет.

Согласование даты и времени следующего заседания традиционно происходит за закрытыми дверями. Судья Демяшева объявляет о завершении сегодняшнего процесса, не озвучив следующую дату, дожидается, пока уйдут слушатели, после чего остается наедине с участниками процесса. Выйдя из зала спустя непродолжительное время, защитники сообщают ожидающей публике данную информацию.