О деле: Скобов Александр Валерьевич обвиняется в публичном оправдании терроризма путём размещения постов в telegram-канале, а также в участии в террористическом сообществе “Форум свободной России”, где Скобов разместил несколько идентичных со своим telegram-каналом текстов.
Дело рассматривает 1-ый Западный окружной военный суд, председательствующий судья – Александр Александрович Хлуднев.
Дело рассматривается посредством ВКС с Сыктывкарским городским судом, куда доставлен подсудимый, прибыли адвокат Коснырев В.В. и эксперт-психолингвист Цветкова Е.В., в зал Западного окружного суда явились адвокат Карагодина В.Ю. и новый гособвинитель – прокурор отдела управления прокуратуры Санкт-Петербурга Рогов Артем Станиславович, также в кадре появляется женщина, которая на вопросы председательствующего подтверждает надлежащее качество ВКС и факт явки эксперта, после чего с разрешения суда удаляется из зала, не возвращаясь на оставшуюся часть процесса. Об установлении личности Цветковой со стороны находящихся в зале Сыктывкарского городского суда не сообщается, в кадре соответствующих действий не осуществляется.
Продолжается допрос эксперта-психолингвиста УФСБ России по Республике Коми Цветковой Елены Владимировны относительно выполненных ею судебных психолого-лингвистических экспертиз постов в Telegram-канале “канал Александра Скобова” и публикаций на сайте “Форума свободной России”* от 31.05.2024 и 01.08.2024 г.
На этот раз заседание проходит спокойнее, суд почти не повышает голос, хотя дважды делает немотивированное предупреждение адвокату Косныреву в связи с попытками пояснить и обосновать задаваемые вопросы после их снятия председательствующим. Периодически возникают проблемы со слышимостью эксперта и прерыванием звука ВКС, суд попыток к устранению указанных недостатков не предпринимает, участники процессе не жалуются.
Коснырев: “… В каких словах вы обнаружили вот эти вот психологические и лингвистические признаки … поддержки идеологии насильственного захвата власти в РФ в нарушение Конституции?”.
Цветкова: “… В исследуемом тексте лингвистические средства, указывающие на оправдание, выражены лексемой «допустимо» … словосочетанием «даже необходимым» … словосочетанием «мы поддерживаем». Смысловые и грамматические признаки оправдания в тексте выражены апелляцией к авторитетному мнению: «мы призываем», «мы поддерживаем», «мы признаем» … использованием сложноподчиненных предложений с пояснительными придаточными – ну тут я не привела пример, потому что тексты большие, это утяжелило бы мою работу … использованием элементов ораторской речи с целью убеждения аудитории, также при помощи аргументированной структуры. В тексте также использованы языковые средства с семантикой положительной оценки, указывают на правильность и необходимость совершения действий, направленных на захват власти РФ с применением насилия. На насильственный характер действий указывают лексемы с семантикой насилия: «война», «сражающихся», «на фронте», «вооруженная борьба», «военное противостояние на поле боя», «диверсионная работа», «силовое сопротивление», «военное поражение» …”.
Коснырев: “Силовое сопротивление чему? Пожалуйста, цитируйте полностью, как в тексте … Ну давайте я подскажу: «силовое сопротивление путинизму», т.е. полностью фраза, все-таки это важно, по моему мнению”.
Цветкова: “…Психологические признаки оправдания действий: психологический прием оправдания реализован через утверждение о допустимости и необходимости действий и взглядов, признанных российским законодательством и обществом недопустимыми. Так, в тексте идет речь о допустимости и необходимости ведения вооруженной борьбы с правящим режимом РФ («путинский режим», «путинизм» и «режим»)”.
Коснырев: “На самом деле позвольте, я еще раз… просто еще раз хотел бы обратить ваше внимание на то, что интересует-то в первую очередь. А интересуют как раз конкретные лингвистические и психологические признаки, указывающие на поддержку насильственного захвата власти, не просто насильственных действий, да, а поддержка насильственного захвата власти в нарушение Конституции?”.
Цветкова: “Все указанные насильственные действия, вот эти лексемы, которые я перечислила…”.
Коснырев: “А вы не могли бы, я вот не вижу в них, я просто поэтому и спрашиваю, речь идет о противостоянии, в том числе о вооруженном противостоянии”.
Цветкова: “«Силовое сопротивление» и «военное поражение» – это вот все указывает на то, что такие действия в отношении режима, правящего в России сейчас, это и есть насилие … Лексемы «война», «борьба», «сопротивление силовое» – оно всё в семантике несет с собой насилие. Не при помощи каких-то в рамках закона дозволенных предложений о внесении решения вопроса, а именно о применении силы идет речь”.
Коснырев: “А не говорится ли о допустимости применения силы в контексте войны между Россией и Украиной, которая как раз началась со вторжения России на территорию Украины в феврале 2022 г.?”
Цветкова: “Конечно, политическая ситуация тут и играет огромную роль. Но ведение СВО у нас не дает право ведения насильственных действий в отношении правящего режима, это недопустимо, никакая война это не оправдывает … Ну если идет, как вы называете «война», а на самом деле идет специальная военная операция, это не значит, что надо сопротивляться при помощи силы, при помощи борьбы против режима. Ну не согласны с режимом, ну, в рамках закона действовать, наверное, надо, но не оправдывать насильственные действия”.
Коснырев: “А вот разве резолюция «Форума свободной России»* и публикации в «Telegram-канале Александра Скобова», посвященные вот этой резолюции и позиции «Форума свободной России»*, разве они не связаны напрямую как раз с войной?”.
Цветкова: “Связаны, конечно, связаны”.
Коснырев: “А как вы полагаете, защищаться от агрессора с оружием в руках – это незаконно? Вот, вооруженные силы одной стороны напали другую, на соседнюю страну, вторглись, прямо вот перешли международно-признанную границу…».
Цветкова: “Вы меня пытаетесь перевести в политическую плоскость, давайте вернемся к тексту”.
Коснырев: “А нет, нет, я снова возвращаюсь. Вот смотрите, у вас вывод конкретный, у вас вывод не просто про поддержку насилия, не про поддержку вооруженной борьбы … Где мы можем с вами обнаружить признаки поддержки, одобрения насильственного захвата власти в РФ в нарушение Конституции? Не просто вооруженной борьбы, насилия и т.д., например, по отношению к агрессору, а именно конкретно про насильственный захват власти?”.
Суд: “Защитник Коснырев, вопрос снимается, ответ на него дан экспертом путем воспроизведения содержания своего заключения”.
Коснырев: “Ваша честь, а дело в том, что заключение, проблема-то в чем: заключение на него не отвечает, на этот вопрос…”.
Суд: “Вы считаете, что не отвечает, а эксперт считает, что отвечает, cледующий вопрос“.
Коснырев: “А ваша честь, заключение нам не отвечает на этот вопрос, ну а эксперт цитирует…”.
Суд: “Вы считаете, что не отвечает, эксперт считает, что отвечает, суд оценит, что на что отвечает”.
Коснырев: “Давайте мы все-таки подвергнем с вами психологическому и лингвистическому анализу, которого не случилось, очень важной и, по моему мнению, ключевой фразе, которая позволяет прояснить смысл, смысловую направленность вот этой спорной публикации. А именно, по моему мнению, такой фразой является «поддержка силового сопротивления путинизму при условии, что оно не направлено против гражданского населения». Вот в этой фразе мы видим, по моему мнению, важные лексемы, которые требовали лингвистического анализа, но не получили. Ну на мой взгляд, безусловно лексема «сопротивление» требует анализа: о чем здесь речь? Сопротивление и насильственный захват – это одно и то же?”.
Цветкова: “А «силовое сопротивление», «борьба», «военное «противостояние», «война»? Берем же не одну мы лексему, из контекста вырванную, а из всего текста”.
Коснырев: “А нет, а я просто вот, на мой взгляд, как это должно происходить все-таки: лексемы проанализировать надо по отдельности, да, со ссылками на словари, это мы должны увидеть в исследовательской части вашего заключения, а затем анализ текста, который состоит из совокупности лексем”.
Цветкова: “Я в начале написала, что однозначно воспринимающиеся лексемы носителями русского языка, я не привожу их значение в своей работе … [здесь перебои со звуком ВКС, прим. ред.] … ссылаюсь на словари”.
Коснырев: “А ну давайте вот про лексему «сопротивление». Что это за акт такой с точки зрения психологической и с точки зрения лингвистической?”.
Цветкова: “Сопротивление бывает как насильственное, так и ненасильственное. Силовое – оно уже в себе несет значение «с применением силы», тут уже насилие заложено. Силовое сопротивление режиму, отсюда делается вывод о том, что насильственный захват власти подразумевается в нарушение Конституции. Не мирным путем… [здесь перебои со звуком ВКС, прим. ред.], при помощи военного противостояния”.
Коснырев: “Хорошо, а силовое сопротивление агрессору, как, по вашему мнению, с точки зрения психологической, лингвистической, может быть, правовой, – это незаконно?”.
Цветкова: “Законно, незаконно – это решает суд”.
Коснырев: “Хорошо, про незаконно не будем говорить, будем говорить о словах. Вот меня на самом деле… Вы уже обратили внимание, что меня интересуют слова, конкретные слова из конкретного текста”.
Цветкова: “Да, вы агрессором считаете того, кого мы не считаем агрессором”.
Коснырев: “… Хорошо, вот сопротивление, как вы полагаете, оно предполагает агрессию, агрессора и жертву?”.
Цветкова: “Я же говорю, сопротивление бывает насильственное и ненасильственное, здесь речь идет про насильственное”.
Cкобов: “Я только сразу оговорюсь, чтобы меня не поняли неправильно: я не собираюсь отрицать, что в других текстах я призывал, призываю и буду призывать к насильственному свержению преступной власти, но у меня вопрос к данному разбираемому тексту. Считает ли эксперт, что вооруженная борьба против действующей власти может иметь целью принуждение этой власти к принятию решений, а не захват власти?”.
Цветкова: “По логике вещей, она может любую цель преследовать, но относительно к этому тексту у нас делается именно такой вывод”.
Коснырев: “Ну вот, а мы пытаемся понять, а почему вот применительно к этому тексту сделан такой вывод, потому что мы его не видим здесь, мы не видим обоснование этому выводу. Вот, может быть, вы нам тогда покажете, расскажете?”.
Цветкова: “Ну, во-первых, военное противостояние идет на поле боя, силовое сопротивление есть, указано, военное поражение”.
Коснырев: “Нет только одного, нет только насильственного захвата власти, вот в чем проблема”.
Цветкова: “У меня 4-ым пунктом указан лингвистический признак оправдания: аргументированная структура текста: сражающиеся против путинизма борются с диктатурой за свободу граждан РФ и всего мира. Также они считают и говорят, что «мы призываем», «мы поддерживаем», «мы признаём» вот это все, вооруженной борьбой, я тут указывала. Ведя вооруженную борьбу и оказывая военное противостояние и силовое сопротивление – с какой целью это все ведется?”.
Коснырев: “Да, совершенно верно, а вот где про цель?”.
Цветкова: “Она исходит из самого текста: это все делается для того, чтобы изменить режим. А изменить режим каким образом? Вот и указывается каким, насильственным”.
Коснырев: “А процитируйте, пожалуйста, вот просто процитируйте тогда фразы и те слова…».
Цветкова: “Это из всего текста выходит, из его построения”.
Коснырев: “Так не выходит”.
Цветкова: “Ну как же не выходит? Если сражаться…».
Коснырев: “Вот не выходит, там насильственного захвата власти не выходит”.
Cуд: “Уважаемый защитник, уважаемый эксперт, то, что эксперт видит, а защитник не видит, – это суд будет оценивать при вынесении итогового судебного решения. Позиция защиты понятна: вы считаете, что силовое сопротивление путинизму равно силовому сопротивлению агрессору в рамках ведущейся войны. Правильно суд понял вашу позицию? И вы не видите данных обстоятельств в заключении эксперта”.
Коснырев: “Ваша честь, да, и оно не предполагает силового захвата власти в нарушение Конституции, в тексте этого нет”.
Суд: “Я понял, следующий вопрос задавайте”.
Коснырев: “Ну, Елена Владимировна, вернемся, остановимся на этой ключевой, по моему мнению, фразе, да, «силовое сопротивление путинизму». Хорошо, лексема «сопротивление» анализа вашего не получила, да, жаль. Хотя она нуждается безусловно очень, потому что очень важное имеет значение. А лексема «путинизм», получила ли она ваше…?”.
Цветкова: “… Эта лексема очень часто встречается в экспертной нашей практике, она вся уже довольно-таки хорошо изучена. *смех* Мне бы не хотелось, конечно, ее здесь озвучивать”.
Коснырев: “Ну т.е. вы согласны, что это важная составляющая вот этих спорных публикаций?”.
Цветкова: “Дело в том, что я же написала в начале работы, что однозначно воспринимаемые лексемы я не рассматриваю, потому что они прочитываются всеми адекватно и нормально. «Путинизм» – образовано при помощи объединения двух лексем «Путин» и «фашизм»”.
Коснырев: “«Путин» и «фашизм»?”.
Цветкова: “Да, и у вас получился «путинизм». Что еще я должна рассказать?”.
Коснырев: “… Почему именно «фашизм»? Почему вы пришли к такому выводу?”.
Цветкова: “Это не я пришла к такому выводу, хотя я его поддерживаю, это отрицательная коннотация, она в себе отрицательную смысловую нагрузку несет, так называют обычно противники и сторонники политических режимов-оппонентов нашего режима … Говорит о том, что пишущий не согласен с политикой, проводимой президентом, считая ее насильственной политикой”.
Коснырев: “Т.е. я правильно понимаю, фраза «силовое сопротивление путинизму» предполагает как раз поддержку идеи силового сопротивления путинизму … идеологии фашизма, идеологии насилия?”.
Цветкова: “Силовое сопротивление путинизму, вот в чем и заключается здесь психологический прием оправдания. Вы говорите об утверждении допустимости, необходимости действий и взглядов, которые обществом и законом приняты… [здесь перебои со звуком ВКС, прим. ред.], имеют положительную коннотацию. Путинизм – это отрицательная характеристика, которые дают политические оппоненты президенту нашему, т.е. они плохим называют законное, хорошее, принятое в обществе. Т.е. они плохим называют хорошие идеи, понимаете, такой вот перевертыш”.
Коснырев: “В каком контексте идет речь о путинизме и силовом сопротивлении ему?”.
Цветкова: “В контексте СВО. Не согласившись с этим, вот эти действия и приобретают суффикс «изм» – идеология, принадлежность к идеологии. По мнению оппонентов политических, это насилие, с точки зрения нашего законодательства, это… не насилие”.
Коснырев: “… Правильно ли я выскажу мнение, что «СВО» на настоящее время – это тоже лексема фактически? А вы не могли бы вот нам как-то проанализировать эту лексему, как лингвист, подвергнуть ее лингвистическому анализу? Что нам, с точки зрения русского языка, следует понимать?”.
Суд: “Защитник, вопрос снимается, слова «специальная военная операция» в проанализированном экспертом тексте отсутствуют, ваш вопрос выходит за пределы экспертизы”.
Коснырев: “Нет, а дело в том, что упоминается и в тексте, упоминается…».
Суд: “Вопрос снимается, следующий вопрос”.
Коснырев: “И эксперт говорит: «СВО, ну т.е.…».
Цветкова: “Ну да, не «война», а «СВО» я говорю”.
Суд: “Вопрос снят, следующий вопрос. Еще раз вам повторяю: в тексте резолюции специальной военной операции нет, ваш вопрос выходит за пределы экспертного исследования”.
Коснырев: “…Хотелось бы все-таки выслушать ваши пояснения, разъяснения относительно фигурирующих лексем важных. Ну вот на мой взгляд, это применительно к эпизоду с уголовным делом в отношении Дарьи Треповой, лексема «террор» … Лексема «диверсия» … она упоминалась в тексте: автор говорит о событии, об убийстве пропагандиста, военкора Владлена Татарского как о диверсии, совершенной, там, спецслужбами Украины, по всей видимости. Анализа этой лексемы в вашем экспертном заключении я тоже не увидел, не могли бы вы пояснить значение этого слова просто как единицы русского языка? … Как их отличить-то, как их отграничить?”.
Цветкова: “И там, и там это действия, действия определенные, сопряженные и со взрывом, и с поджогами, и с другими там насильственными действиями, устрашающими население и т.д. Но диверсия, она совершается не с той целью, с которой совершается теракт. Их отличает цель. Взрыв – он может быть и в рамках диверсии, и в рамках теракта, и в рамках строительных работ, и в рамках природных явлений … Отделяет значение одного действия от другого цель … Словарь определяет: диверсия, как же там было написано… с целью нанести противнику урон, если от вооруженной диверсии. Это не воздействует на власть. Фашисты под откос пускали составы для того, чтобы противник не мог пересечь территорию участка местности и перевести войска, там, из одного пункта в другой – вот это диверсия…”.
Коснырев: “Диверсия – это боевая операция, да, которая является допустимым средством ведения войны?”.
Цветкова: “Она и в мирное время может быть. А поджоги военкоматов сейчас не всегда рассматриваются как теракт, иногда это из хулиганских побуждений рассматривается, решения суда есть на эту тему”.
Коснырев: “Ну а слово, про слово? Ну если не можете, вы скажите, я пытать не буду…”.
Цветкова: “А что тут непонятного? Диверсия – это действия определенные, наносящие урон”.
Коснырев: “Ну что это, каково значение этой лексемы, ну что это такое?”.
Цветкова: “Ну это надо брать словарь, да … Я считаю, что я ответила“.
Суд: “Все понятно, вы считаете, что ответили, хорошо. Следующий вопрос задавайте“.
Коснырев: “…Естественно, безусловно важная лексема, вы упомянули, да, и ссылались, в том числе обосновывая свои выводы, – это слово «война». Ну а анализа этой лексемы почему-то в тексте заключения я не обнаружил, хотя это безусловно важное или одно из ключевых слов в тексте, да и вы совершенно справедливо на нее ссылаетесь. Вы не могли бы вот сейчас представить нам анализ?”.
Цветкова: “Война – это ведение боевых действий с применением военной техники, с разработанной тактикой, стратегией”.
Коснырев: “… «Смерть убийце Путину» – вот вы считаете, что это использован как речевой акт призыва, да? А чем речевой акт призыва «Смерть убийце!» отличается от речевого акта пожелания смерти убийце?”.
Цветкова: “В методиках у нас написано, что призыв будет являться призывом тогда, когда, во-первых, несет именно смысловую нагрузку совершения насилия тому, кому это пожелание адресовано, а это осуществляется в позиции, когда публичность получает материал. Вот, например, бюллетень этот – его сфотографировали, его разместили в «Интернете», признак публичности уже присутствует. Сильная позиция – это когда данное высказывание не существует как ответное реакция на что-то, на стимульную какую-то статью, потому что она сама является стимульной статьей, т.е. занимает сильную позицию, предложенную к обсуждению. Это не реактивное высказывание, которое на что-то реагирует, ну там, например, кто-то что-то сказал нехорошее, а в ответ и говорят вот это вот пожелание … Но находясь в сильной позиции публичной, позиции стимульной статьи, а не реактивной статьи, данное высказывание рассматривается как призыв. И в методиках рассматривается, естественно, известный призыв «Смерть фашизму!» … Я это указала в работе, ссылалась на методики … Мне написали, что это, вот, в открытом доступе, я на это и ссылалась, открытый доступ – признак публичности уже есть”.
Коснырев: “Т.е. только потому что это в открытом доступе?”.
Цветкова: “И еще с позицией, это стимульная статья, т.е. статья, предложенная для обсуждения … это интенция призыва, побуждения к действию … Потому что, допустим, произнося эту фразу, вот собрались где-то в подвале секта какая-то, повесили там портреты, они молятся, естественно, это не призыв, естественно, это пожелание. Это совершенно разные ситуации, здесь у нас вот такая ситуация”.
Коснырев: “А вот если бы вот взял автор и, такой, ну, написал бы не «Смерть убийце Путину», а написал бы «Жизнь, здоровье, крепкое здоровье убийце Путину», а потом этот бюллетень точно так же взял, сфотографировал, показал другим людям, этот речевой акт стал публичным, и этот речевой акт превратился бы в речевой акт призыва? Т.е. только потому что вот он опубликован?”.
Цветкова: “Вы сказали, пропозиция данного высказывания, она направлена на пожелание здоровья, здоровье – это не действие. К действиям-то никаким нет побуждения”.
Коснырев: “Ну вот «смерть» и «жизнь», вот «Жизнь убийце Путину»?”.
Цветкова: “«Жизнь» – это не номинализация, а «смерть» – это номинализация, я об этом написала в работе. Номинализация – это смысловая свертка, когда адресату надо совершить определенные действия, «смерть» – это насильственные действия. «Смерть фашистам» – никто ж не думал, что это всем просто желается прекращения жизни, физической смерти … все прекрасно понимали, что это надо взять оружие и бороться идти”.
Коснырев: “Чем речевой акт призыва «Смерть убийце Путину» отличается от речевого акта выражения мнения о наказании, которому следует подвергнуть убийцу? Речевой акт призыва – чем он отличается от речевого акта пожелания и от речевого акта выражения мнения?”.
Цветкова: “От выражения мнения отличается тем, что не присутствуют лексемы, указывающие на мнение, – это субъективные лексемы: “я так думаю», «я так считаю», т.е. в тексте ничем не обозначено, что это мнение именно. В тексте утверждение о побуждении адресата к насильственным действиям, на насильственные действия указывает лексема «смерть», которая предполагает совершение какого-то физического насилия над объектом. Чем отличается от других речевых актов призыв, это я вам и сказала, что в данном случае здесь имеет значение месторасположение высказывания, где это высказано. Если это на сайте в «Интернете» в качестве стимульной статьи, это сильная позиция, которая говорит о том, что это не реактивное высказывание, это не реакция адресата на определенную какую-то предлагаемую для обсуждения тему. Это не его реакция, это его позиция, это утверждение”.
Коснырев: “Не содержались ли вот в упомянутом «Telegram-канале Александра Скобова» или на сайте «Форума свободной России»* какие-то публикации этого же автора, которые проливали бы свет, почему он считает Путина убийцей и почему он, по вашей версии, призывает лишить его жизни?”.
Суд: “Снимается вопрос, не относится к предмету проведенного исследования. Есть конкретные публикации, которые исследовались экспертом, про иные публикации в заключении эксперта ничего не написано, поэтому ваш вопрос снят”.
Коснырев: “Дело в том, что эксперт объяснила, что она оценивает вот этот акт, публикации, да, она упомянула слово «реактивный». Т.е., по мнению эксперта, это имеет важное значение: активный, скажем так, да, проактивный, условно говоря, и реактивный, т.е. реакция на что-то. Т.е., по мнению эксперта, здесь нет ничего, что могло бы вызвать такую реакцию в виде вот такого высказывания”.
Суд: “Тем более ваш вопрос снимается. Если эксперт говорит о том, что это не реактивное, значит, там других публикаций нет».
Коснырев: “Нет, так оно…».
Суд, повысив голос: “Решение по вопросу принято, следующий вопрос задавайте, защитник“.
Коснырев: “Поясните, пожалуйста, почему в своем заключении, ну по крайней мере у меня такое сложилось впечатление, вы отождествляете понятие «президент РФ Путин» и «убийца Путин», ну, поскольку вы фактически отождествляете высказывание «смерть убийце Путину» с фразой «смерть законно избранному президенту РФ Путину В.В.»?”.
Цветкова: “… Вот как раз брался контекст: в какое время это было размещено, какая была политическая ситуация в стране, какие политические процессы проходили в стране. Ссылаюсь на бюллетень: в бюллетене указано, там несколько этих, кандидатов, за кого надо голосовать. Никакой другой гражданин Путин там не вписывается, иначе будет этот текст иметь коммуникативную неудачу, т.е. адресат тогда не будет понимать, про какого Путина идет речь”.
Коснырев: “Ну я немножко в другом ключе это имел в виду … ну т.е. если бы вы написали, я бы логику вашу понял бы, если б вы написали, что это «призыв причинения смерти законно избранному президенту РФ Путину, которого автор считает убийцей», но у вас почему-то этого нет”.
Цветкова: “Я указываю ‘с использованием лексемы агрессивной коннотации «Смерть убийце», у меня это указано, почему”.
Адвокат Карагодина задает вопросы об упомянутых в заключении методиках, в том числе относительно того, какая из них использовалась чаще всего при проведении экспертизы. Цветкова называет типовую межведомственную методику «Комплексная психолого-лингвистическая экспертиза по делам, связанным с проявлением экстремизма и терроризма (Москва, Институт криминалистики ЦСТ ФСБ России, 2015). Поскольку “это очень сложное для доступа, мы не знаем, что это за методическое пособие”, защитник просит вкратце рассказать его структуру и способы применения в проведенных экспертизах. Эксперт поясняет, что методика была принята Национальным антитеррористическим комитетом, содержит теоретические основы проведения экспертиз, основания их назначения, объекты, компетенцию эксперта, предмет, задачи, этапы и заключительную стадию исследования, анализ структуры работы в рамках экспертизы. Основная задача комплексной психолого-лингвистической экспертизы – это установление типа экстремистских значений, выраженных в материале, через установление совокупности специальных психологических и лингвистических признаков, соотносимых с понятиями, содержащимися в законодательных актах, УК РФ, КоАП, имеющих отношение к экстремистским, террористическим преступлениям (призывы, побуждение, пропаганда, оправдание, угроза, унижение, возбуждение вражды, обвинение), и Федеральных законах “О противодействии экстремистской деятельности” и “О противодействии терроризму”. Для описания “признаков терроризма” использовала типовую межведомственную методику лингвистических экспертиз по делам, связанным с проявлением экстремизма, а также типовую методику “Лингвистическое исследование текстов для выявления в них призывов к осуществлению экстремистской и террористической деятельности” (Москва, 2008 (2022) г., Институт криминалистики ЦСТ ФСБ России под ред. доктора филологических наук Крысиной, одобрена Институтом русского языка им.Виноградова РАН).
Карагодина: “Вот в этих словарях [использованных при проведении экспертизы], опять же, термин «специальная военная операция» как-то расшифровывается или нет?”.
Цветкова: “Только по отдельности. «Специальная» отдельно, «война» отдельно и «операция» отдельно”.
Карагодина: “Вот вы исследовали текст, который был обозначен как резолюция «Форума свободной России» *, скажите, пожалуйста, что вам известно об этой организации?”.
Цветкова: “Кроме того, что мне предоставили текст об этой организации, мне ничего неизвестно об этой организации”.
Карагодина: “Истребовали ли вы у следователя или еще откуда-то материалы, которые относятся к статусу этой организации? Интересовало ли вас, признана ли эта организация террористической или еще какой-либо?”.
Цветкова: “Следователю был задан этот вопрос, он сказал, что всё, что вот они мне предоставили, то и есть”.
Карагодина: “Означает ли для вас этот отказ следователя в том, что таких актов нормативных нет о признании этой организации террористической, потому что в противном случае он, наверное, бы предоставил?”.
Цветкова: “Да, верно”.
Несколько вопросов задается председательствующим, который просит пояснить использованные методы анализа при проведении экспертизы. Эксперт поясняет, что лексико-семантический – определение значения слова с использованием словарей, дискурсивный – прослеживание взаимосвязи между языковой и экстралингвистической стороной текста с целью выяснения его смысла в совокупности, “этот метод говорит о том, что мы берем лексему в значении, которое употребляется именно в настоящее время и именно с учетом ситуации в обществе … это легко проследить и будет более понятно со значениями некоторых слов, которые меняют свое значение со временем”, поясняет на примере слова “менты” – “вот раньше «мент» – это было оскорбительное, cо временем слово получило положительную коннотацию в нашем обществе, и уже значение слова поменялось”, т.е. рассматривается развитие слова во времени. Лексико-стилистический – выяснение стилистической принадлежности материалов, больше всего подходит для определения, является ли оценка положительной или отрицательной. Логико-грамматический – установление типа пропозиции и интерпретация грамматических форм, в том числе определяется наличие или отсутствие призыва, конкретность или абстрактность действий, количество адресатов высказывания (человек или группа лиц), логика связывается с грамматикой. Интенциональный – исследуются интенции, цели высказывания. Лексикографический – установление лексического значения слов в конкретном высказывании.
В рамках психологического исследования применяется качественный критериально-ориентированный социально-психологический анализ. “Это берется значение конкретного слова, опираясь на лингвистической исследование, его анализ в контексте, анализ его на накладывание на конкретную ситуацию, которая обсуждается вот в тексте; если еще есть какие-то невербальные средства воздействия: «видеоролик какой-то или какое-то изображение, они вот здесь вот накладываются, значение лингвистическое слова накладывается на изображение, и психолог-лингвист вот как раз анализирует это, как это вместе сочетается и с какой целью это все создано, и на что направлен материал»”.
На сегодня вопросов больше нет, допрос завершается, эксперт освобождается от участия в судебном заседании.
Обсуждается заявленное в заседании 22.01.2025 г. ходатайство адвоката Коснырева о приобщении к материалам дела резолюций ГА ООН с осуждением нападения и последующих военных действий России в отношении Украины. Суд уточняет у защитника, к какому виду доказательств относятся представленные материалы, Коснырев отвечает, что это письменные, иные доказательства.
Остальные участники со стороны защиты поддерживают, прокурор возражает против приобщения указанных документов, полагая, что “они не являются доказательствами как оправдывающими обвиняемого, так и доказывающими обратное, кроме того, содержание данных документов выходит за рамки предъявленного обвинения, согласно ст. 252 УПК”.
Суд оставляет ходатайство без удовлетворения, поскольку представленные документы по смыслу положений ст. 74, 84 УПК РФ не относятся к доказательствам, также разъяснив защитнику “его право ссылаться в обоснование своей позиции на документы, в приобщении которых судом отказано”.
Адвокат Коснырев заявляет о желании подзащитного выразить свое отношение, председательствующий выясняет, намерен ли Скобов в дальнейшем давать показания, защитник отвечает, что это сложный вопрос, на который пока не готов ответить. Суд разрешает выступить подсудимому.
Подсудимый заявляет, что его арест был преднамеренным шагом с целью привлечь внимание к его публикациям, в которых он обосновывает необходимость масштабной военной помощи Украине. Он подчеркивает, что с начала войны написал около сотни текстов, в которых характеризует путинский режим как новую форму нацизма, столь же опасную для цивилизации, как и гитлеровская. Он анализирует идеологию режима, корни которой уходят в концепции XIX века о «русской духовности» и «особом пути». По его мнению, это идеология национальной исключительности, оправдывающая вседозволенность силы, подавление слабых и агрессию против соседних стран.
Скобов заявляет, что Путин разрушил не только конституцию России, но и международное право, где категорически запрещены аннексии. Он утверждает, что российское вторжение в Украину ставит под угрозу мировую безопасность и может привести к новой мировой войне, как это уже происходило в XX веке. Подсудимый говорит, что вырос среди людей, переживших войну, и для его поколения являлось аксиомой то, что подобное не должно повториться. Однако “путинский режим”, по его мнению, украл у России эту аксиому, заменив её лозунгом “можем повторить” и пробудив в обществе низменные инстинкты господства и насилия.
Скобов заявляет, что ненавидит насилие, но не может оставаться равнодушным к преступлениям российской армии в Украине. Он называет происходящее не просто войной, а гражданским противостоянием между теми, кто выступает против насилия, и теми, кто оправдывает агрессию. Он считает, что путинский режим стал источником абсолютного зла, угрожающего не только миру, но и самому российскому обществу. Завершая свою речь, он утверждает, что агрессию невозможно остановить мирными призывами – только оружием, и призывает к усиленной поддержке Украины, требуя поставок танков и военного сопротивления путинскому режиму. В конце он восклицает: “Слава Украине!”.
В судебном заседании объявляется перерыв для продолжения представления доказательств защиты и подготовки к прениям.
*Организации/объединения признаны на территории РФ террористическими и (или) объявлены экстремистскими и их деятельность запрещена.
