О деле: Семиэля Вальтеровича Веделя, техника запасного пункта управления столичного главка МВД, обвиняют в распространении “фейков” про российскую армию по п. “д” ч. 2 ст. 207.3 УК РФ.
Дело рассматривает Перовский районный суд Москвы, судья — Светлана Александровна Александрова.
Судья зачитывает что-то – слышно плохо. Ясно только, что судья приобщает что-то к материалам дела.
Защита вносит ходатайство: справка в материалах дела от МинОбороны, где сказано, что “на Украине нет [РОСКОМНАДЗОР]”.
Защита: Мое ходатайство состоит в том, чтоб вызвать и допросить составившего справку, там указано как доказанные множество других фактов.
Обвинение против – не видит смысл отрывать чиновника от службы.
Защита заявляет, что без подтверждения свидетельскими показаниями значимость документа снижается.
Суд отказывает и предлагает окончить судебное следствие. Возражений нет. Участники переходят к прениям.
Обвинение: Ведель под видом правдивых сведений сообщал заведомо ложные, несуразные сведения об использовании вооруженных сил РФ. Об отказе признавать потери, вывозить трупы, о массовых целенаправленных разрушениях украинских городов, о расстрелах мирного населения. Говорил, что разбомбили роддома и больницы. Риторика пропагандистов остается неизменной со Второй Мировой, столько лет прошло – и ничего не поменялось. Он разговаривал с руководителем убойного отдела Киева Чабаном. Именно Чабан просил Веделя распространять такие сведения, чтоб внушить гражданам РФ чувство недоверия государству, чувства страха и незащищенности.
Ведель называл Российскую Федерацию страной-агрессором и убийцей. Говорил, что РФ совершила геноцид в 2014 году: так он назвал мирный, бескровный захват полуострова. В разговорах со свидетелем он сказал “***** Украине” [при. ред.: украинское патриотическое приветствие] и повторял лозунг, хотя собеседник давал ему возможность исправиться. Факты реальной действительности опровергают информацию Веделя. Ещё он был подписан на украинские каналы, рассылал знакомым ссылки. Ведель искал информацию, кто и какую технику поставлял ВСУ. В разговоре со своими знакомыми с Украины поливал руководство РФ грязью.
Вину свою не признал, показал, что общался с начальником убойного отдела Киева Чабаном из-а необходимости узнать информацию об отце.
Прошу учесть как смягчающие [обстоятельства] состояние здоровья Веделя, его детей.
Полагаю необходимым признать виновным, назначить наказание 9 лет общего режима, лишить воинского звания капитана внутренней службы.
Защита просит о пятиминутном перерыве, суд удовлетворяет.
Защита: Обвинитель вышел за рамки обвинения и не придерживается обвинительного заключения. Э. Тельман говорил – приходится доказывать очевидные вещи [Эрнст Тельман, немецкий политзаключенный, говорил, что мы живем в ужасные времена, потому что приходится доказывать очевидные вещи]. Выступление обвинения – попытка вывернуть очевидные факты. Это дело – попытка власти вмешаться в частную жизнь. Абсолютно бытовые разговоры выдаются за публичное распространение. Распространение – это выступление на митинге, в СМИ. Разговоры, когда два человека беседуют – это не есть публичное распространение. В статье сказано о публичности распространения. Согласно материалам дела, разговоры моего подзащитного прослушивались продолжительное время, но нашли всего три разговора и на них строят обвинение в распространении. В основе обвинений лежит заведомая недостоверность. Обвинение нигде не указало, что мой подзащитный был уверен в недостоверности сведений, о которых говорил. На тот момент сознание людей было захвачено этими событиями. Мой подзащитный говорил о том, что его волнует. Тем более он уроженец тех мест. Нигде не говорилось, что он знал о недостоверности. Наоборот, он говорит, что был убежден в достоверности всего, что говорил. Тем более мой подзащитный указывает источники информации. Нет закона, по которому нельзя усомниться в официальной информации. Например, на самом высоком уровне говорилось, что срочников на СВО нет, а потом выяснилось, что есть. Были ли слова Путина “фейком”? Нет, это не “фейк”, а заблуждение. Мой подзащитный говорит, что был убежден, что это правда, а не “фейк”. Свидетель Зимин указал, что не помнит, когда были эти разговоры. До даты принятия “закона о фейках” или после.
Получается, даже разговор на кухне приравнивается к распространению информации. Свидетели показали, что не отнеслись серьезно к его словам и никому не передавали его слов. Следствие поначалу квалифицировало действия как совершенные группой лиц – якобы он пытался убедить других. Потом отказалось от этого обвинения. Место совершения преступления даже не установлено. Поражает запрошенный срок по верхнему пределу нормы. Мой подзащитный характеризуется положительно, обвиняют его в разговорах, которые стали известны только благодаря этому делу. В следствии допущены фундаментальные ошибки. В быту мы часто говорим слова, которые можно квалифицировать как ненависть, например: “опоздаешь – убью”. Это будет преувеличением, приемом речи, иначе [можно] считать что только из ненависти мы и действуем.
Я считаю мой подзащитный невиновен и прошу его оправдать, т. к. отсутствует событие преступления.
Подсудимый Ведель: Никакой ненависти я не испытывал к народу. Это были частные беседы, свидетели это подтверждают.
Ведель просит прощения, плохо себя чувствует и потому говорит невнятно:
– Разговоры стали известны только благодаря следствию. Информацию мы брали из открытых источников. Понятно, что я интересовался судьбой своих родственников. Тогда никто не понимал, что происходит вообще. Это были рассуждения на бытовом уровне, а не намеренная ложь. Свидетели подтверждали, что мы просто общались, я был “на эмоциях” из-за переживаний о судьбе родных. Я, наоборот, просил никого не распространять сведения и никуда не лезть. Я переживал за родных, о которых мы ничего не знали. Мы ничего не знали о своих сыновьях. Я считаю себя невиновным и прошу меня оправдать.
Прения закончены, заседание закончено.
